образованную! Но если вы полны решимости, я готов ссудить вас деньгами. Нет-нет, никаких расписок! Вот только как вы объяснитесь со старым Балтимором? Его не проведешь! Вряд ли вы захотите рисковать своей женитьбой. Я вам всецело доверяю: вы заработаете эти деньги, а то и больше, продав лошадей, которых приведете из Новой Испании. Одновременно вы сослужите хорошую службу своей стране. Я пригласил вас, чтобы сделать вам это предложение. Уверяю вас, я так все изложу Балтимору, что он не станет возражать. Идет?

Доминик проклинал себя: как он позволил так собой помыкать, так нагло заманивать себя в ловушку? Теперь, вместо того чтобы через две недели связать себя брачными узами, он был вынужден готовиться к очередной вылазке в Новую Испанию. Его, как всегда, манили приключения, но никак не связанный с ними риск. Приняв на себя ответственность за сына, он сознательно усмирял собственное бесстрашие. И вот теперь он изъявлял готовность рискнуть жизнью ради Марисы… Как только он произнес мысленно ее имя, в памяти возник ее образ – золотая статуэтка с неотразимыми глазами. Выходит, он так же глуп, как Камил Хасан, Филип Синклер и все прочие, польстившиеся на ее обманчивую невинность и пронзительный взгляд неизъяснимых глаз. Это он-то, знающий эту изменницу как свои пять пальцев! Все невзгоды, которые она переживала, она навлекала на себя сама – за исключением последней беды…

Доминик выругался про себя сначала по-французски, потом по-испански. Нельзя же перед самим собой кривить душой! Как бы она ни поступала, кем бы ни была, он не мог махнуть на нее рукой. Она была матерью Кристиана, она… Он вздрогнул, поняв, что после их последней встречи так и не сумел выбросить ее из головы. Он помнил ее рыдания, ее безумный лепет, внезапную перемену, когда неистовство уступило место покорности… Все это время он находился под впечатлением их последней разлуки, когда она так и не попросила о встрече с Кристианом. На этот раз он позаботится о ее благополучии. Возможно, ее удастся отправить обратно к дяде. Да, он ее должник и сделает все, чтобы не оставаться у нее в долгу. Ничего другого он к ней не испытывает… Но в голове раздался дьявольский шепот: «Ты уверен?» Он был один и не мог уснуть. Он сделал глоток коньяку из бутылки, предусмотрительно врученной ему генералом Уилкинсоном, и, вместо того чтобы копаться в себе, стал ломать голову над планами генерала.

Генерал Уилкинсон не сказал ему ничего лишнего, так как по-настоящему не доверял никому. Тем не менее он посулил ему надежный паспорт. Кроме того, Уилкинсон обещал ему добиться перевода Педро Ортеги в Новую Испанию, что представляло собой косвенное признание сохранившихся у него связей с испанским правительством.

«Можете самостоятельно подобрать людей в отряд, – расщедрился генерал. Его улыбка напоминала звериный оскал. – Разумеется, вы можете неограниченно закупать все необходимое для экспедиции. Я полностью доверяю вашему опыту – и молчанию».

Отряд будет состоять из двадцати человек, если не больше. Все они должны быть авантюристами, отчаянными головами и одновременно внушать полное доверие своему предводителю. В его распоряжении была неделя, от силы десять дней. Ему еще предстояло объясниться с Джейн, которая отважно улыбнется и попытается сдержать слезы. Оставался еще Кристиан, а также Селма, которая не станет скрывать своего неодобрения и назовет его предприятие «безумно опасной авантюрой», попав в точку: невзирая на паспорт, Доминик не питал иллюзий насчет испанцев, которые ревностно охраняли свои территории и не давали спуску недругам. Ему придется проявлять удвоенную осторожность…

Однако все эти разумные мысли были тотчас отброшены. Он воспарил над ответственностью и трезвым расчетом и перенесся в первобытную страну команчей, пум и огромных бизоньих стад, где тысячами взмывают в небо потревоженные птицы и носятся на воле табуны диких коней. «Боже, как я по всему этому соскучился!» – мелькнуло в голове. «Все это» означало жизнь среди первозданной природы, свободу и независимость, как у обитателей лесов и прерий, охоту ради пропитания, ночевки под звездами или в вигваме… Вигвам так легок, что его ничего не стоит разобрать и перенести куда угодно – не то что вросшие в землю дома с белыми колоннами, мало-помалу закабаляющие своих владельцев! К черту города с их дымом и огнями, со всем суетным, к которому настолько привыкаешь, что начинаешь мнить удобством и жаждешь денег, чтобы купить еще! Как давно он не вспоминал мусульманское учение, в свое время неплохо им усвоенное, и старого шейха, которому он спас жизнь и который в знак благодарности спас его, – человека, не мыслившего без этого учения жизни! С роком не поспоришь. Однако он привык сам строить свою судьбу, свое будущее, после того как выиграл битву за жизнь. Теперь его охватило странное чувство, будто все приходится начинать сначала и он не в силах это изменить.

Стоя перед зажженным камином, Доминик наблюдал за язычками пламени, вспоминая сложенные им походные костры и запах жарившегося на них мяса. Что за неподражаемый вкус у жаркого из мяса оленя и бизона, какое наслаждение скакать без седла на полудиком мустанге и обнимать в ночи теплое и податливое женское тело!

«Какого черта мне здесь надо?» – подумал он. В следующее мгновение его вернул к реальности долгожданный тройной стук в дверь.

Джон Маррелл забрал деньги и ретировался, успев перед уходом посетовать на трудности. В комнате повисла гнетущая тишина. Мариса, беззвучно прошмыгнув мимо мужчин, уселась перед камином на пол, поджав ноги.

Она слышала, как закрылась дверь, и догадалась, не оборачиваясь, что Доминик стоит, прислонившись к двери, и наблюдает за ней. «Любуется своей собственностью!» – с горечью подумала она, не желая встречаться с ним взглядом. Ее лицо разгорелось от близости огня. Она, склонив голову, машинально растирала красные полосы на запястьях и лодыжках, оставленные кандалами. Горечь не покидала ее теперь никогда, зато за прошедшую неделю она научилась изгонять из головы любые мысли и не отождествлять себя с собственным телом. Тело было всего лишь предметом, подлежащим купле-продаже. Она научилась оберегать от вторжения душу и не показывать окружающим, что у нее на уме, но не думать вообще было гораздо легче.

Тем не менее она не могла избавиться от его тяжелого присутствия у себя за спиной и от его напряжения, которое она почувствовала в тот самый момент, когда он открыл ей дверь. Одного взгляда его серебристых глаз было достаточно, чтобы она вспомнила, что одета в одну тонкую сорочку, поверх которой был накинут плащ убитого кубинца. Сеньору очень не терпелось поиграть с новой игрушкой, но не тут-то было… Она невольно содрогнулась всем телом и услышала хриплый голос Доминика:

– Замерзла?

Звук его голоса и злой тон пробудили в ней волю и придали сил, чтобы обернуться.

– Нет.

Она ответила ему нарочито бесстрастно и добилась желаемого: он ожесточенно сжал челюсти и шагнул к ней. Казалось, он не знает, что сказать, как поступить. Мариса глубоко вздохнула, усмиряя нервы и сердце, заколотившееся в груди. Она была совершенно беззащитна перед ним, и оба знали это. Как он собирается с ней поступить? Она не питала иллюзий относительно его желаний. Он не хочет разговоров о том, что они когда-то были женаты, а главное, стремится избежать слухов, будто матерью его