поближе ко мне!

Но как долго ей удастся избегать Марио? До Франции по-прежнему было еще очень далеко. Ни ее худоба, ни попытки сделать волосы темнее втиранием в них жира не гасили его пыла.

Сейчас, невзирая на вопли сестры, он подскочил к Марисе и схватил ее за руку.

– Смотри не кокетничай, худышка! Сегодня вечером мы будем танцевать для гостей, но ты держись в тени. Не желаю, чтобы другие мужчины пялились на мою златокудрую красавицу!

Она вырвалась и крикнула, подражая Бланке:

– Я не твоя! Я вообще ничья! Возвращайся подобру-поздорову к Любе, не то она всадит тебе кинжал в бок. Ступай!

– Так-то лучше! Пускай знает свое место! – одобрительно засмеялась Бланка, показывая брату язык и хватая подругу за руки. – Пошли, у нас есть чем заняться.

– Ничего, я терпеливый, могу и подождать! – крикнул он им вдогонку. Несмотря на снисходительный тон, лицо его пылало.

Мариса твердила себе, что причиной ее уныния является Марио. И почему он не оставит ее в покое! Впрочем, она теперь сумеет сама за себя постоять. Беря пример с Бланки, она тоже носила на бедре маленький кинжал, и Марио знал, что при необходимости она без колебаний пустит его в ход. О, как она ненавидела мужчин! Все мужчины до единого – животные, у них одна низость на уме.

Цыгане были заняты подготовкой к знаменитой конской ярмарке, которой предстояло стать самым главным праздником Святой недели. На плоском пятачке между рекой Гвадалквивир и городом Севилья они раскинули свои шатры и расставили повозки; дневные труды сменялись бурными плясками при свете факелов и пламенным фламенко – танцем любви и печали, которым одарили Испанию мавры.

В другое время Мариса поддалась бы всеобщему воодушевлению, но намедни они с Бланкой, слоняясь по городу, забрели в огромный кафедральный собор помолиться. Возможно, именно по этой причине она была так печальна. И в прошлом году, и несколько лет назад она проводила Святую неделю в покое, вознося молитвы в одиночестве обители. Царившее в Севилье веселье казалось ей неуместным, едва ли не кощунственным.

«Просто я еще не привыкла к столпотворению», – твердила она себе и, желая сделать приятное Бланке, проявлявшей к ней столько доброты, выжимала из себя улыбки и смех и даже рисковала заигрывать со смелыми молодыми людьми.

– Эй, цыганочка, может, погадаешь? – Мужчина, позвавший ее, был хорош собой и наряден, но память о Дельфине и ужасе той парижской ночи обратила ее в бегство. Она готова была бежать за тридевять земель от света и музыки, но по пути случайно столкнулась с несколькими незнакомцами, шагавшими навстречу.

Второпях она потеряла головной платок, и ее свежевымытые волосы, предусмотрительно заплетенные в тугой узел, выбились из скромной прически и роскошным каскадом рассыпались по плечам. В неверном свете факелов она казалась диким зверьком, обезумевшим от страха.

– Как нам повезло! Беглянка-цыганочка с волосами цвета кастильской равнины! Может, она согласится побыть этой ночью нашей проводницей?

В компании были и женщины в бархатных накидках поверх роскошных платьев. На их белоснежных шеях сверкали драгоценные украшения, смех их не уступал в громкости смеху мужчин.

– Не убегай, малютка! Мы явились полюбоваться танцами. Не дайте ей улизнуть! Взгляните на ее волосы – какие необычные для цыганки!

Один из мужчин схватил ее за талию и крепко держал, несмотря на ее отчаянные попытки вырваться.

– Спокойно, милашка! Здесь не причинят тебе вреда. Может быть, хотя бы это тебя немного успокоит?

Он со смехом опустил ей за корсаж монетку. Одна из женщин, приспустив капюшон с затейливой прически, проговорила вкрадчиво и чуть хрипло:

– Поверь, тебе не следует нас бояться. Мы не здешние и хорошо тебе заплатим, если ты проводишь нас. Мы хотели бы присоединиться к танцующим – не станут ли твои соплеменники возражать?

От женщины пахло вином, и Марисе потребовались усилия, чтобы не содрогнуться. Сама она, впрочем, едва дышала, потому что сильная рука не только не отпускала ее, но и прижимала к мускулистому мужскому телу. Судя по всему, компания принадлежала к пресыщенной знати и предвкушала общество простолюдинов. Продолжая сопротивляться, она только развеселит их еще больше. Улыбки женщин подсказывали, что она напрасно рассчитывает на их помощь.

– Пойдем, мы хорошо тебе заплатим. Ты останешься довольна. А если ты спасалась бегством от слишком пылкого возлюбленного, то мы тебя защитим.

Говоривший усмехнулся, и его смех почему-то показался ей знакомым.

– Por Dios, amigo,[1] умерь свой эгоизм! Ты весь вечер только и делал, что пил и дулся, так что теперь изволь поделиться добычей с остальными! Возможно, чуть позднее наша цыганочка устроит для нас отдельное представление?..

Мариса не столько слышала, сколько чувствовала их не слишком вразумительную болтовню. Не понимая толком, что происходит, она догадывалась, что они тащат ее за собой как бесчувственную куклу, очередную игрушку, с которой можно позабавиться и потом выбросить. Она была так ошеломлена, будто и вправду превратилась в деревяшку; в то же время чувство собственного достоинства не позволяло ей молить о пощаде. Она не собиралась плакать и просить их отпустить ее. К тому же они увлекали ее туда, где было светло и играла музыка; рано или поздно она им наскучит и тогда, улучив момент, сбежит. Внезапно ей вспомнился Марио, и на сей раз его неукротимая ревность показалась ей полезной: вот кто ее вызволит! Она окончательно перестала сопротивляться и старалась не обращать внимания на замечания своих мучителей.

– Вот видите? Она сделалась покорной. Ты приручил ее: ты, как всегда, неотразим!

– А может, она глухонемая? Пока она не произнесла ни словечка.