ничуть не меньше Марисы, однако сумела скрыть свои чувства под маской привычной суровости и напомнила послушнице об обете повиновения, который той вот-вот предстояло принять.

Тем не менее ужас от содержания отцовского письма оказался сильнее любых обетов. Какое-то время Мариса тешила себя мыслью, что ослышалась.

– Замуж? Он собирается выдать меня за человека, которого я даже ни разу не видела? О нет, этого не может быть! Я не хочу замуж и ни за кого не пойду! Все, что я хочу, – это стать монахиней, как вы. Я не…

От ее негодования выражение лица матери-настоятельницы стало еще печальнее. Выслушав строгий выговор, Мариса была отправлена из кельи настоятельницы на свою любимую скамью с напутствием «поразмыслить о долге».

Долг! Требовать от нее повиновения долгу – нет, это уж слишком! Выдать ее замуж! Почему вместо этого не позволить ей обрести покой в стенах монастыря?

При мысли о предстоящем замужестве ей припомнились прежние кошмары. Ужасная ночь в Париже в разгар террора, как это уже называлось к тому времени, бегство во тьме без памяти от страха, с надеждой, что все это окажется всего лишь дурным сном. К реальности ее вернул тогда безжалостный свет факелов, крики, грубый хохот.

«Так-так! Это еще что за пугала? Снова аристократишки, спасающиеся от мадам Гильотины? Кто такие?»

Один из толпы, то ли добрая душа, то ли трезвее остальных, попытался кончить все презрительным смехом:

«Что вы, граждане! Разве не видите, что это просто кучка перепуганных цыган? Может, они покажут нам свои фокусы, предскажут будущее?..»

«Плевать на предсказания! Смотрите, какой среди них прячется лакомый кусочек! Не лучше ли нам самим разобраться с ее будущим? Что скажете, граждане?»

Мариса хорошо запомнила, как Дельфина, ее нянька с младенческих лет, кинулась вперед, оттолкнув ее в сторону.

«Хотите, погадаю, красавчики? Моя мать – выжившая из ума старуха, братишка напуган вашим смехом. Зато я согласна погадать всем вам всего за несколько су. Мы бедны и голодны. В наши дни ни у кого нет ни гроша, вот мы и решили попытать счастья в Испании…»

А потом… Нет, она не желала вспоминать, что произошло потом. Тогда она ничего не поняла. Просто гогот и грубые выкрики мужчин сменились чем-то другим. Внезапно Дельфина закричала им, чтобы они поскорее бежали прочь; в это время на ней уже раздирали одежду и опрокидывали на грязную булыжную мостовую. Визг, кровь, мужчины, поддавшиеся животным инстинктам, обнажившие свое звериное нутро, столпились вокруг распростертой женщины, чтобы изнасиловать ее по очереди… Сестра Анжелина, переодетая, как все остальные, в цыганку, потащила Марису за собой, заставляя ее бежать со всех ног, хотя у девушки заплетались ноги и она то и дело падала.

«Дельфина пожертвовала собой ради тебя, детка, и ради всех нас. Неужели ты хочешь, чтобы ее страшная жертва оказалась напрасной?»

Ей повторяли это снова и снова, и она попыталась принять это как истину. Несколько последующих месяцев она ходила, переодетая ради безопасности в мальчика, и училась чувствовать себя оборвышем- цыганенком. Больше всего на свете ей не хотелось быть женщиной, чтобы ее не изнасиловали так же, как ее несчастную няню, и не разорвали в клочья. Возможно, судьба ее матери оказалась даже предпочтительнее: она отправилась на гильотину за компанию со своими веселыми и отважными друзьями и приняла быструю и аккуратную смерть под ножом… Бедная, слабовольная мать, обожавшая парижское веселье и имевшая столько галантных обожателей, что почти забыла о дочери, удачно пристроенной в монастырь, где ее не забывала навещать время от времени только верная Дельфина!

Первым потрясением в жизни Марисы стал отъезд с Мартиники, где она жила с семьей матери, пока отец пребывал на Кубе. Потом он прислал за ними, и Марисе запомнились слезы и причитания матери: «Мало того, что он потащил меня в Луизиану – не забывайте, я лишилась там двоих детей. Жара, болота, одиночество, лихорадка! А теперь – Куба! Куба! Ни за что! Он обещал мне Испанию, Париж. Почему бы мне не навестить тамошнюю нашу родню? Там сейчас все, включая Марию-Жозефину де Пажри, поклявшуюся, что никогда не покинет Мартинику. Я просто обязана увидеть Париж хотя бы разок, не то я завяну и умру».

Париж оказался хмурым, мокрым и холодным местом. Мариса рыдала дни и ночи напролет, тоскуя по родному дому и златокудрому красавцу отцу, который осыпал ее подарками всякий раз, когда навещал. Париж она не считала своим домом, а монастырь, в который ее отправили, для того чтобы сделать светской дамой, ненавидела. Мать она почти перестала видеть и совсем зачахла бы от тоски, если бы не Дельфина.

Почему отец не поехал за ними следом? Почему медлил с возвращением?

– Твой отец был, разумеется, расстроен, когда твоя мать взяла и сбежала с тобой. Потом он счел, что ты, подобно многим другим, погибла во время террора. Пойми, дитя мое, твой отец старается ради твоего же блага. Он тебя любит…

– Если бы он действительно меня любил, то давно бы уже постарался меня разыскать. Он позволил бы мне стать монахиней, согласно моему желанию. – Не обращая внимания на укоризненный взгляд матери Анжелины, она в отчаянии выкрикнула: – Он больше не желает обо мне заботиться! Наверное, мать правильно его осуждала. Она говорила, что он отвернулся от нее, когда вместо сына у нее родилась дочь. Она все время плакала, потому что он предпочитал ей других женщин, не брезгуя даже рабынями. По ее словам, у него была возлюбленная-квартеронка, которую он любил больше, чем жену…

После таких всплесков протеста и раздражения Мариса была отправлена на каменную скамью. Однако сколько она ни старалась, ей никак не удавалось направить свои необузданные и непочтительные мысли по пути смирения.

Почему она не родилась мальчиком? Угораздило же ее появиться на свет женщиной – рабыней мужских прихотей! Она до сих пор с тоской вспоминала, как свободно чувствовала себя, скитаясь с цыганской вольницей, переодетая мальчишкой и без всяких ограничений. По прошествии времени та, прежняя бродячая жизнь казалась ей прекрасной. Она научилась ездить верхом, бегать босиком по любой, даже самой колкой траве или земле, незаметно обчищать карманы зевак. Целый год на свободе – и опять в монастырь! Впрочем, со временем умиротворение и спокойствие обители помогли ей забыть о напряжении, в котором постоянно пребывало прежде ее худенькое тельце, а кошмары, от которых она просыпалась