Подобно всем подчиненным Итона, Дональду хотелось выяснить, чем объясняется ненависть араба к туркам, обороняющим Дерну. Еще важнее было то, что он устал после долгого дневного перехода, мучился жаждой и голодом.

Бедуин-провожатый что-то негромко сказал двоим, несшим стражу перед шатром. Один, покосившись на Дональда, нырнул внутрь и вскоре появился снова, недовольно открыв неверному доступ в шатер. Сообразно с местными правилами вежливости Дональд оставил свои тяжелые сапоги у входа в шатер, надеясь, что на них никто не польстится.

Внутри он зажмурился от яркого света двух масляных ламп, но знакомый голос заставил его широко раскрыть глаза.

– Какого черта здесь делаешь ты? – прозвучало по-английски. – Что ты сделал с моим кораблем?

…Позже, с трудом прожевывая жилистое козлиное мясо, Дональд пробормотал:

– К чему вся эта таинственность? Я бы здесь не оказался, если бы не вы! Могли бы сказать хотя бы генералу Итону, кто вы такой. Он бы никому не проболтался. Теперь, когда вы знаете, что ваш корабль в целости и сохранности и за ним приглядывает молодой Силас, в чем же я провинился? Я, конечно, очень рад найти вас живым и здоровым. Я-то думал, что вы попали в рабство к язычникам, а то и поплатились жизнью за свое бесстрашие. Но, черт возьми, вы же теперь сами – язычник! Можно подумать, что вы здесь родились. Держу пари, что у вас теперь полный гарем женщин. Зачем вам Дерна?

Доминик вздохнул, потом, сузив глаза, грозно посмотрел на Дональда.

– У меня свои причины идти на Дерну. А ты, дружище, как всегда, много болтаешь. Должен ли я напоминать тебе, что здесь язычник ты сам? Нет, избавь меня от своих проповедей! Если хочешь, можешь рассказать Итону, кто я такой, но я предпочел бы, чтобы эти сведения не становились всеобщим достоянием. Ты меня понял?

– Еще как! – недовольно ответил Дональд, вытирая тыльной стороной ладони рот. – Но я все равно еще многого не понимаю. У меня к вам уйма вопросов. Старикашка араб в зеленом тюрбане, которого мы подобрали ни живым ни мертвым после того, как вы рискнули ради него своей глупой головой… Я думал, что брат отнял у него его земли. Ладно, не смотрите на меня так! Да, я не очень-то умею держать язык за зубами. Я не говорю, что он плох, – как-никак он научил нас с вами арабскому. Только мне совсем не нравилось, когда вы с ним пускались в обсуждение его религии. А потом он подарил вам медальон, который вы с тех пор носите на шее… Но довольно об этом! Неужто вы собираетесь прожить среди арабов до конца жизни? А бедная девочка, ваша жена? Конечно, она не виновата, что вас тогда схватили подручные Фуше…

– Довольно, Дональд! Даже от тебя я могу выслушивать далеко не все! – Доминик, сидевший скрестив ноги, легко поднялся. В неверном свете ламп он выглядел настоящим арабом с высеченным из кремня лицом и суровым взглядом.

Поняв, что пора убираться восвояси, Дональд нехотя встал. Перейдя на превосходный арабский, Доминик проговорил бесстрастным тоном:

– Можешь не скрывать от Итона всей правды, только заручись его обещанием, что это останется между вами. Да передай ему, чтобы с утра пораньше он был готов выступить. До Дерны уже рукой подать, и мне не терпится там оказаться.

В начале апреля пала Бома, а вскоре после ночной атаки – и сама Дерна. Янычары, бесстрашные бойцы, вели упорное рукопашное сражение с захватчиками за каждую улицу, население же попряталось в ожидании, кто выйдет победителем.

Выведав у одного умирающего янычара, где проживает Осман-Торговец, Сакр ибн Хайреддин устремился туда, сопровождаемый двумя верными бедуинами, поклявшимися ни на минуту не бросать его одного, и не менее верным Дональдом Макгиром, ведомым как любопытством, так и желанием защитить своего безрассудного друга.

Дерна уже находилась в руках нападавших. Женские крики перемешивались с воплями и гоготом победителей. Пламя, рвавшееся в нескольких местах к ночным небесам, свидетельствовало о плачевной судьбе захваченного города.

Из запертого дома Османа раздавались женский вой и надрывный плач малых детей. Перед дверью неприятеля поджидал сам Камил Хасан, оскаленные зубы которого сверкали на фоне бородатой физиономии. Обнаженный ятаган в его руке отражал отблески многочисленных пожаров.

– Я знал, что ты явишься сюда. У меня тоже есть шпионы. Ну, раб, готов ли ты сразиться со мной за жизнь своего сына? Если он, конечно, еще жив… Или мне придется драться со всеми вами?

Доминик махнул рукой, приказав своим спутникам отойти назад. Дональд повиновался с зубовным скрежетом.

– Человек находится в рабстве только у самого себя. Так было и с тобой, Камил-паша. Я убью тебя, если ты не уберешься, хотя мне совсем не хочется так поступать. Дерна захвачена, скоро то же самое будет и с Триполи. Если у тебя осталась крупица разума, ты бросишь саблю и сдашься.

Вместо того чтобы отступить, Камил сделал выпад. Ятаган сверкнул на том месте, где только что стоял его язвительный противник. Белые одежды затрепетали на ветру, два клинка столкнулись, высекая искры.

Они бились на низких ступеньках дома. Камил, потерявший все, сражался с небывалым отчаянием. Он был янычаром, знатным воином, с детства постигавшим ратное искусство. Сейчас его силу удваивала горечь. Это сражение было последним в его жизни: неминуемая смерть поджидала одного из двоих, однако жизнь Камила уже утратила всякий смысл.

Бедуины бесстрастно взирали на поединок, уступив место противникам. Дональд тоже невольно попятился, однако негромко подбадривал друга.

Сверкающие лезвия со звоном и лязгом ударялись друг о друга вновь и вновь. В отдалении раздавались крики, но здесь, на ступеньках дома, слышалось только тяжелое дыхание, шорох подошв и скрежет стали.

Конец схватки наступил неожиданно. Доминик оступился и отпрянул. Камил с пронзительным криком рубанул ятаганом пустое место, где только что стоял его враг. Тот сделал выпад, оказавшийся смертельным.