Она не стала рассказывать Камилу об этой стычке, потому что ей было почти жаль Зулейку. К тому же, поразмыслив, она была вынуждена признать ее правоту. Мариса жаждала теперь одних наслаждений и пестовала свою проснувшуюся женственность. Впрочем, разве существовал иной выход? Она оказалась в обществе, где роль женщины исчерпывалась тем, чтобы радовать мужчин и дарить им наслаждение. Пусть Камил ценил ее ум и обсуждал с ней государственные дела, ночи с ним снова расставляли все по своим местам.

Позднее лето было нестерпимо жарким, в синем котле неба полыхало расплавленное солнце. Слепой поэт, получив от прохожего звонкую монетку, принимался декламировать древние опусы, уличные торговцы расхваливали свой товар, словно со времен калифов ровно ничего не изменилось и никогда не изменится.

Во внутреннем дворе дома Камила Хасана, уберегаемом от жары толстыми стенами, сладко пахло цветами и благовониями, музыка заглушала приближающуюся канонаду. Все оставалось в точности таким же, как сто и больше лет тому назад. К чему перемены?

Тем не менее изменения произошли, и настолько стремительно, что застали врасплох даже Зулейку. Однажды в отсутствие Камила в дом заявились стражники из дворца паши, чтобы, согласно их учтивым разъяснениям, взять обеих женщин под высокое покровительство их господина. По приказу самого турецкого султана Камила Хасана перебросили на оборону Дерны. Его сестре надлежало теперь проживать в гареме паши, пока не появится возможность переправить ее обратно в родительский дом. Что касается француженки, пользовавшейся покровительством Камила Хасана, то необходимость такового отпала. Французский консул проявил настойчивость, и паша, озабоченный войной с далекой Америкой, не желал настраивать против себя также и Францию.

Лейлу, снова облаченную в женские одежды, с укутанным лицом, пронесли в носилках вместе со всеми ее пожитками по запруженным улицам, где раньше она привыкла свободно гарцевать в окружении янычар, чтобы доставить в дом французского консула, расположенный на окраине расползшегося во все стороны города. Молодой женщине объявили, что ее доставят по суше в ближайший безопасный порт, откуда она отправится во Францию.

Месье д’Арси, французский консул, оказался низкорослым суетливым человечком и обращался с ней как с жертвой тягчайших испытаний, утратившей способность отвечать за себя. Он отказывался внимать ее речам, а только терпеливо твердил, что ей больше не о чем тревожиться. Выкуп за нее уплачен самому турецкому султану, консул же получил строжайшие указания вернуть ее на родину целой и невредимой.

– Император прислал личное послание с выражением глубочайшей озабоченности. Императрица призналась, что долго рыдала от облегчения, когда узнала, что вы живы и находитесь в безопасности.

Она ловила на себе сомнительные взгляды, бросаемые д’Арси. Он отчасти опасался ее, отчасти негодовал: бедняжка пережила такое потрясение, что даже не осознает, какой чести удостоена!

– Вы хорошо меня понимаете, уважаемая… мадам? – повторял он, пытаясь развязать ей язык. – У меня в руках личное послание самого императора Франции, скрепленное его подписью! Несомненно, ваше оцепенение объясняется сильнейшим душевным потрясением. Наверное, вы уже утратили веру в свое спасение! Однако это свершилось: вам более ничто не угрожает! Впрочем, я не имею права рисковать, поэтому принял меры, чтобы вас уже завтра утром отправили под личной охраной, предоставленной самим пашой, обещавшим ваше безопасное препровождение в Тунис. Там вы окажетесь под защитой французского флота.

Она зарыдала от бессилия. Он растерянно погладил ее по плечу.

Д’Арси лично удостоверился в надежности приставленного к ней эскорта и снабдил ее европейской одеждой, которую она отказалась надеть. Когда предоставленный пашой эскорт увез его безутешную гостью, консул с облегчением перевел дух.

Пустыни, разделяющие Триполи и Египет, не служили препятствием для распространения новостей и слухов. Это огромное расстояние постоянно преодолевали внушительные караваны, останавливавшиеся в маленьких оазисах, чтобы засвидетельствовать свое почтение владевшим оазисами шейхам и пополнить запасы воды. Бродячие рассказчики и дервиши, также скитавшиеся по пустыне, никому не кланялись, но повсюду находили хороший прием.

Паше Триполи, запертому в его крохотном городе-государстве американцами, возобновившими морскую блокаду, не составило труда узнать о выступившем из Александрии в направлении Триполи небольшом, но отважном отряде под командованием Уильяма Итона, американца с эскадры, действовавшей в Средиземном море. Состав отряда был разношерстным: здесь были главным образом добровольцы, в том числе торговцы и авантюристы разных национальностей; тем не менее эта публика представляла явную угрозу, так как поднаторела в схватках. С ними находился Хамет Караманли, брат свергнутого с престола паши, жаждущий власти.

Паша, обгрызая до основания ногти, слал панические депеши в Константинополь, именовавшийся с некоторых пор Стамбулом, а также в соседние государства – Тунис и Алжир. Однако у союзников были свои затруднения; пока коммодор Пребл, командующий американским флотом в Средиземном море, стремился поскорее разбить врага, отважная армия Итона медленно, но верно приближалась к маленькому порту Дерна. В казармах Дерны засел со своими янычарами Камил Хасан, готовившийся к обороне и мечтавший о славе.

Уильям Итон, понимавший, какой сброд находится под его началом, не изнурял своих бойцов слишком стремительным маршем по пустыне. Ему хватало здравого смысла понимать, что почти у всех, за исключением горстки американских добровольцев, на уме один грабеж и легкая пожива.

Однако к началу 1805 года Итон стал терять терпение. Двигаясь по побережью и почти не углубляясь в пустыню, его солдаты захватили Салум с самыми незначительными потерями. Однако Дерна обещала быть крепким орешком. Командир местных янычар показал себя неглупым воякой, отменно подготовившимся к встрече неприятеля. Несколько стычек с триполитанской армией свидетельствовали, что отряду предстоит иметь дело со свирепым противником.

Итон решил углубиться в пустыню, чтобы создать у защитников Дерны ложное впечатление, будто он собирается напасть на Триполи с незащищенного фланга. Седой ветеран революции, стараясь обуздать свое нетерпение, сидел со своими офицерами вокруг походного костра. Отряд разбил палатки неподалеку от маленького оазиса.

Помимо них здесь находился небольшой караван, сопровождаемый надменными бедуинами, державшимися в стороне от купцов и прислуги и не желавшими осквернять себя виноградной водкой – ракией, бурдюк с которой ходил под покровом темноты по рукам. Тем не менее азиаты позволили своим