За Авророй встала армия амазонок, за спиной Давида — войско пигмеев. И те и другие словно ждали сигнала к нападению.

— У нас есть «друзья», они всегда с нами, — подчеркнула Аврора. Девушка подняла пуповину Давида и погладила ее: — Ваша пуповина очень красива, но… взгляните, на ней белые пятна.

Давид изумленно уставился на розовую бечеву.

— Это же сыпь, — объяснил он, — так случается, если слишком долго держать ее на воздухе. — Он во сне взглянул на часы и заявил: — Скорее! Мне нужно возвращаться, иначе она может засохнуть.

Наматывая пуповину на палку, он выбежал из университета. Никому вокруг это не казалось странным. Когда он вернулся домой, ожидавшая его на пороге мать широко распахнула ему навстречу свои объятия. Моток пуповины он держал под мышкой, как большой мяч.

Тут он услышал какой-то шум. Это был великан с лицом Пьеро. В окне он закрывал собой весь горизонт. В руке у него было горящее копье, которым он целил в крыши. В дома ударила мощная струя воды, вырывая их с корнем, люди побежали от хлынувшего с неба потока.

Пьеро ухмыльнулся:

— Вот как я стираю с лица земли города, которые мешают мне играть в петанк!

Давид хотел бежать, но его удержала пуповина. Волна настигла его, он стал задыхаться и тонуть, попытался подняться на поверхность, но розовая бечева не дала ему этого сделать. Он боролся изо всех сил, но легкие захлестнул бурлящий поток. Рядом оказалась мать. Вынырнув наверх, он рывком выдернул ее из воды и, приподняв ей голову, чтобы не дать захлебнуться, поплыл к берегу. Затем стал делать искусственное дыхание рот в рот, сплевывая воду, но мать продолжала покрывать его влажными поцелуями и широкими лакающими движениями лизать лицо, распространяя вокруг какой-то запах.

Пробуждение. Вздрогнув от омерзения, молодой человек открыл глаза. Крольчиха Жозефина лизала его лицо шершавым языком.

Он оттолкнул ее, отправился в ванную и принял душ. Но тут его вновь охватила растерянность.

Как я могу измениться?

Он долго стоял под струями воды, понижая температуру до тех пор, пока она не стала ледяной, и прикасался к пупку, словно чтобы убедиться, что пуповина отрезана. Затем вытерся, взглянул на полотно, изображающее Наполеона во время перехода через Альпы, и на карликовую крольчиху, глодавшую его миниатюрные растения словно в наказание за то, что он ее отшвырнул.

Он поднял куртку отца с надписью: «Замороженное мясо» — и взял пачку распечатанных страниц из энциклопедии прадеда. Перечитал главы, посвященные муравьям, пигмеям, четырем всадникам Апокалипсиса и великанам.

Затем оделся и спустился в кухню. Мать сидела за столом и вязала большую розовую шерстяную кофту.

— Что это?

— Свитер для тебя, сынок. Теперь, когда мне больше не нужно ждать отца, я могу полностью посвятить себя тебе. Проси что хочешь, я всегда буду рядом и сделаю все, чтобы тебе помочь.

Он посмотрел на нее. В голове у него с молниеносной скоростью стали проноситься разные мысли и образы недавнего сна — ужасные видения людей с искаженными лицами. Молодой человек обхватил голову, закрыл глаза и вновь увидел душившую его пуповину.

— Давид, с тобой все в порядке?

Он потер виски. Он задыхался, его ноги подкосились.

— Давид, сынок! Что происходит? С тобой все в порядке?

Каждый раз, когда он закрывал глаза, перед его внутренним взором снова вставали видения из сна. Он видел смеявшегося отца. Аврора смеялась. Ухмылялся Пьеро. Жители пигмейской деревни хохотали, показывая на него пальцем. Муравьи шевелили антенками. Даже труп Н’гомы и тот обрел плоть, чтобы над ним позубоскалить. Шум в голове стал оглушительным, Давид сжался в клубок и заткнул уши. Мать что-то ему говорила, но он ее не слышал. Тогда она положила ему на плечо руку.

— Как все вчера прошло? — спросила она.

— Мой проект отклонили. Я хотел спасти пигмеев, но потерпел неудачу. Я хотел спасти муравьев, но и это мне не удалось. Даже карликовые растения в моей комнате и те умирают.

— Это все из-за смерти отца. Она тебя потрясла.

Мать хотела прижать его к себе, но он отшатнулся.

— Что с тобой?

Он медленно отступал. Она подошла к нему и обняла:

— Да что с тобой, в конце концов, происходит, сынок? Я не допущу, чтобы ты страдал в одиночестве. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и защиту.

Лицо Давида исказилось.

— Я очень сожалею, мама, но думаю, что сейчас мне лучше остаться одному. Совсем одному.

Он поднялся в свою комнату, взял ноутбук, кейс и рюкзак, предварительно побросав в него несколько предметов одежды и туалетные принадлежности.

— Оденься потеплее, — сказала мать, когда он переступал порог комнаты.

Не обратив внимания на ее слова, он побежал в гараж и сдернул чехол со старого, забрызганного грязью внедорожника «хендей», принадлежавшего отцу. Старая модель 2010 года. Включил зажигание. Дизельный двигатель тут же зарычал. Он покинул дом со вздохом облегчения. Чем дальше он уезжал, тем легче ему дышалось. Он долго катил, куда глаза глядят, затем на него вдруг снизошло озарение, и он направился на виллу прадеда в Фонтенбло.

И не заметил следовавшей за ним черной машины.

— Что это за шлюха?

Камера полетела на кровать.

— Только не говори, что ты копалась в моем фотоаппарате!

Аврора кипела от злости. Кристина была вне себя от ярости. Женщины в воинственных позах стояли друг напротив друга.

— Да, я копалась в твоем фотоаппарате, и правильно сделала. Подумать только! Ты отправилась в Турцию на выбитые мной средства, чтобы прыгнуть в постель с первой же встречной! Да еще и рыжей!

— Кристина, ты надоела мне своей ревностью.

— А ты, Аврора, надоела мне своей ложью.

— Бедняжка, ты просто соткана из ревности! Ревности к моим исследованиям, ревности к моим возлюбленным, ревности к моей жизни, которой у тебя нет и никогда не будет.

— Ты злишься на меня, потому что я не смогла обеспечить тебе победу? Да? Так ведь?

— Нет, я злюсь, потому что в душе ты старуха. Ты упрекаешь других в желании создать цивилизацию стариков, но сама являешься чистейшим воплощением всего, что так отвергаешь. — Аврора смерила Кристину взглядом. — «Сорбонна»… «Великие предшественники»… «Традиции университета»… Тоже мне! Термином «традиции» называют вредные привычки, которые никто не осмеливается поставить под сомнение, ты же — не что иное, как хранительница этих тради…

Ее на полуслове оборвала звонкая пощечина. В ответ раздалась другая. У каждой из женщин на щеках запечатлелись отпечатки ладоней. Старшая, плача и хрипя от ярости, набросилась на младшую, но та вырвалась и увернулась. Не зная, как утолить свою злобу, профессор университета схватила вазу и швырнула ее в Аврору. Ваза ударилась о стену над головой девушки и разбилась.

— Неблагодарная!