место, несмотря ни на что. По обеим его сторонам растут вишневые деревья и расходятся улочки, ведущие в Лабиринт, где скрываются тайны. Здесь есть магазинчики, которые можно найти только однажды, в них торгуют игрушками времен Королевства, старыми жестяными роботами с древней Земли и мертвыми камнями зоку, падающими с неба. И двери, которые обнаруживаются только в том случае, если вы скажете нужное слово, или съели нужную пищу накануне, или влюблены.
— Благодарю за то, что привел меня в ад, — говорит Миели.
Я снимаю голубые солнцезащитные очки и улыбаюсь ей. Она явно страдает от гравитации и двигается, словно старуха: пока мы здесь временные граждане, она вынуждена скрывать свои возможности.
Я видел не много мест, менее похожих на ад. Над головой густая голубизна неба кратера Эллада, тучи белых планеров с огромными крыльями, цепляющимися за разреженную марсианскую атмосферу. Высокие замысловато выстроенные здания, словно дома belle epoque[17] Парижа, не обремененные силой тяжести, башни из красного камня с балконами и галереями. Паукебы проворно перепрыгивают с крыши на крышу. Сверкающий купол колонии зоку виднеется в Пыльном районе, где красное облако, поднятое городскими ногами, вздымается, словно плащ. Слабое покачивание, ощутимое, если стоишь неподвижно, напоминает о том, что этот город странствует на спинах Титанов.
— Ад, — говорю я ей, — это такое место, где собираются все интересные люди.
Миели искоса смотрит на меня. Немного раньше, на «бобовом стебле», у нее было скучающее лицо все познавшего человека, по которому я определил, что она впитывает информацию, готовится.
— Мы здесь не для того, чтобы любоваться видами, — говорит она.
— Как раз для этого. Где-то здесь осталась ассоциативная память, и я должен ее найти. — Я подмигиваю. — Это может занять некоторое время, так что постарайся не отставать.
Мускульная память наконец восстановилась, и я увеличиваю дистанцию между нами, переходя на скользящий размашистый шаг Джона Картера,[18] какой принят у окружающих нас высоких марсиан. За время моего отсутствия мода сильно изменилась. Теперь лишь немногие носят ничем не примечательные светлые брюки и рубашки, отдаленно напоминающие старую форму Революционеров. Вместо них в ходу пышные костюмы с оборками и шляпы, а еще абстрактные произведения зоку из интеллектуальной материи, имеющие большее отношение к геометрии, нежели к одежде. И почти никто не скрывается под полным покровом уединения. Это проспект: здесь принято выставлять себя напоказ.
И конечно, единственное, что не меняется, — это Часы: всех форм и размеров — на браслетах, пряжках, ожерельях и кольцах. Все они отмеряют Время, Время Достойных, время человеческого существования, которое каждый должен заработать неустанным трудом в состоянии Спокойных. Мне приходится сдерживать инстинкты вора-карманника.
На агоре Революции я останавливаюсь и поджидаю Миели. На этой площади стоит один из революционных монументов — невысокая плита из вулканической скалы, обработанная Спокойными. На ее поверхности микроскопическим шрифтом высечены имена миллиардов гоголов, привезенных с Земли. По бокам от памятника журчат небольшие фонтаны. Я помню, что бывал здесь, бывал много раз.
Но кем я был? И чем занимался?
Марсианское вино вызвало воспоминания, но никаких четких образов не возникло: просто в сознание выплеснулись разноцветные брызги. Там была девушка по имени Раймонда и еще что-то под названием Тибермениль. Возможно, Миели права: не стоит рассчитывать, что мое прежнее «я» волшебным образом подскажет, куда двигаться дальше, лучше попытаться применить систематический подход. Я должен вернуть долг ей и ее таинственным нанимателям, и чем скорее я с этим разберусь, тем лучше.
Я сажусь на кованую железную скамью на краю площади, у самой границы публичного круга. Общество Ублиетта уважает право на уединение, но только не на агорах: здесь принято демонстрировать себя публике. Выходя с улиц на площадь, люди инстинктивно меняют свое поведение: выпрямляют спины, двигаются с преувеличенной осторожностью и приветствуют друг друга короткими кивками. То, что происходит здесь, остается в памяти каждого и доступно всем. Это место публичных обсуждений, средоточие демократии, где вы можете попытаться повлиять на Голос, электронную систему правления Ублиетта. И еще агора очень полезна для крипто-архитекторов: здесь, в пространстве общедоступной информации, можно проследить эволюцию города.
Я мог почерпнуть эти сведения из фрагмента экзопамяти, полученного вместе с временным гражданством и Часами, которые купила для нас Миели. Но нет. Я не щурился — не сосредоточивался сознательно на поиске информации в коллективной базе Ублиетта. Это означает, что я являлся гражданином Ублиетта прежде, по крайней мере, некоторое время. Следовательно, у меня были Часы, а здесь наличие Часов подразумевает и обладание экзопамятью, вместилищем мыслей и желаний, которые сохраняют твою личность при переходе от Достойного к Спокойному. Может, именно это мне и следует искать: Часы того, кем я здесь был?
Я прокручиваю эту мысль в голове. Идея почему-то кажется мне слишком
Я ощущаю потребность сделать что-нибудь, что поможет мне снова почувствовать себя самим собой, поэтому поднимаюсь и иду вдоль края площади, пока не обнаруживаю красивую девушку. Она сидит на скамье рядом с общественным фабрикатором и надевает только что взятые из автомата роликовые коньки с огромными колесами из интеллектуальной материи. На девушке белый топ и шорты. Обнаженные ноги, словно отлитые из золота, идеальной длины и формы.
— Привет. — Я дарю ей лучшую из своих улыбок. — Я ищу Революционную библиотеку, но мне говорят, что карты города не существует. Не можете ли вы указать хотя бы верное направление?
Она морщит загорелый носик и исчезает, а вместо нее появляется серая метка-заполнитель гевулота. А потом девушка убегает, и серый сгусток быстро движется по проспекту.
— Я смотрю, ты любуешься видами, — говорит Миели.
— Двадцать лет назад она улыбнулась бы мне в ответ.
— Так близко к агоре? Не думаю. Кроме того, ты неумело воспользовался гевулотом: надо было сделать этот разговор приватным. Ты уверен, что жил здесь?
— Кое-кто прекрасно выполнил домашнее задание.
— Да, — отвечает она.
Я в этом не сомневаюсь: она использовала все возможности, предоставляемые нашим временным гражданством и доступом в общественную экзопамять.
— Меня это немного удивляет. Если ты и в самом деле жил здесь в последние два десятилетия, ты или выглядел иначе, или никогда не посещал площадей и общественных мероприятий. — Она смотрит мне в глаза. У нее на лбу выступает испарина. — Если ты каким-то образом подделал эти воспоминания, если это попытка сбежать, ты быстро убедишься, что я к этому готова. И последствия придутся тебе не по вкусу.
Я снова опускаюсь на скамью и смотрю на площадь. Миели, держа спину абсолютно прямо, садится рядом, и со стороны видно, насколько ей неудобно. Сила тяжести причиняет ей боль, но она ни за что в этом не признается.
— Это не попытка сбежать, — говорю я. — Я помню о своем долге перед тобой. Все вокруг выглядит знакомым, так что мы прибыли в нужное место. Но я не представляю, каким должен быть следующий шаг. Я не нашел никаких следов этого Тибермениля, но это и не удивительно: здесь не один пласт тайн. — Я усмехаюсь. — Уверен, что прежний я развлекается, наблюдая за нами. Честно говоря, он может оказаться умнее нас обоих.
— Прежний ты угодил в тюрьму, — отзывается она.
— Туше. — Я перекачиваю частицу времени из своих Часов (небольшой серебряный диск на прозрачном браслете; тонкая стрелка передвигается на миллиметр) в стоящий у скамьи фабрикатор. Аппарат выплевывает темные очки. Я протягиваю их Миели. — Вот, попробуй.
— Зачем?
— Чтобы скрыть выражение Гулливера на лице. Ты не слишком подходишь этой планете.
