виденных и пережитых». И сразу за этим посыпал из тумана снег. Иван заплакал: «Все, маиор… Не могу больше…»

– Молчи, – шепотом приказал неукротимый маиор. – Похабин молчит, и ты молчи.

– Может, умер уже Похабин?

– Он жив… Я чувствую… Молчи, не то ударю тебя… Видишь, рассеивается туман, потому и похолодало…

Услышали шум.

Приподняв головы, жадно всматривались в плывущее молоко.

Правда, рассеивался туман… Поплыли смутные тени, проявились разрывы в тумане. Потом сразу вдруг, хоть закрывай глаза, высветило – берег высокий, каменный, в расщелинах снег, буруны с шумом разбиваются о прибрежные камни, а в разрывах тумана небо темное… Пена белым покрывала полоску берега под скалами, оглушенные морские бобры ныряли в морскую глубь – поскорей забиться в заросли длинной морской капусты, там уютно…

И гора вблизи.

Такая большая, такая в снегу, что страшно. Прямо как на апонских рисунках.

– Уж не Апония ли?

Неукротимый маиор слабо покачал головой. «Теперь все равно… – сказал. – Теперь разобьет в бурунах…» Но в последний раз пересилил себя и скомандовал: «Встать!» И заорал, пинками поднимая сомлевшего Похабина: «Всем встать!… Весла в руки!… Я тебя убью, Похабин, если не встанешь!… И тебя, Иван, убью!… Но пока жив, никому умереть не позволю!.».

Пахло морем и снегом.

Медленный снег кружился над неизвестным берегом.

– Хамшарен!… Пагаяро!…

Похабин изумленно моргал и негромко ругался сразу на нескольких языках.

Крошечные оконца бани-полуземлянки, затянутые пленкой из сухих медвежьих кишок, слепо и мутно, будто бельмами, смотрели на курящуюся от тепла реку Уйулен. Горбатая крыша пленительно зеленела нежной травой, и тоже курилась. В воздухе далеко пахло древесным дымком. Дым был легче пера, а может, даже еще легче, но звери на другом берегу реки все равно останавливались. Забывая дело, по которому шли, они твердо ставили лапы в жирную влажную землю, поворачивали мохнатые головы в сторону бани-полуземлянки, укрывшейся на подошве чудовищной, белой от снега горы, и принюхивались с любопытством, с осторожностью. Хорошо знали, что нымыланская полуземлянка пахнет берлогой. А тут запах странен, настораживал.

– Нала-коша!… Илага-пылачиган!…

Похабин сидел на ровдуге, на потертой оленьей шкуре, брошенной прямо в траву. На нем был распахнутый медвежий кафтан, наброшенный на голое распаренное тело. Сидел Похабин по-нымылански, так, что ноги под ним переплелись. Он изумленно моргал, в голове все смешалось от жара. Известное дело: баня парит, баня правит, баня все поправит, но только глупым нымыланам приходит в голову водить дружбу через баню; очень истово, даже очень и очень истово топил баню неукротимый маиор Саплин. Шагни вовнутрь, спирает дыхание. Как при входе в ад.

– Хамшарен!…

Похабин сплюнул.

Подняв мокрую голову, с привычным изумлением, с привычной тоской уставился на ужасную по величине снежную гору.

Богатейшая страна Камчатка. И не только горами.

Летом на версту от берегов – вонь. Так много идет рыбы в реках, что лесной зверь брезгует ступать в воду, рыба сама выпирает себя из переполненного русла. А в море богатый зверь -сивуч… А на берегах – олешки… Нигде не жил так спокойно, так сытно Похабин, как на тихой камчатской реке Уйулен, под ужасной снежной горой, закрывшей собой полмира. А все одно – тоска.

Год прошел, как вышли к балаганам нымылана Айги неукротимый маиор Саплин, секретный дьяк Иван Крестинин и простой человек с пищалью в руках Федька Похабин, а трудно было привыкнуть, такой оказался край.

Айга, увидев Крестинина, изумленно вскинул над головой руки:

– Аймаклау!

Изумленно развел руками:

– Брыхтатын!

Такими словами хотел выказать свое большое удивление, даже немного страх. Вот, хотел выказать, пришел к балаганам из падающих снегов истинный брыхтатын – бородатый огненный человек, большой, жилистый, с огненным взором.

И даже не один.

Сразу три огненных человека.

Об огненных людях нымылане только слышали, это дальние нымылане изредка встречали их. Назывались огненные люди – русскими. Айга знал, что приходят они издалека. Наверное, дома у них все плохо, подумал Айга, увидев жилистого Крестинина и его спутников. Вот какой большой, вон какой сильный, вон какой бородатый брыхтатын, а видно, что у них там дома, где они живут, все плохо. Если бы хорошо жили, так далеко не ходили бы. Наверное, жирной оленины у них мало, подумал Айга, потому и идут к нам. И одновременно восхитился:

– Аймаклау!… Большой!…

Так и стали звать Ивана на тихой реке Уйулен, от дальних ее истоков до дальнего мыса Атвалык. Когда-то называли Пробиркой – за общую тихость и особенную бледность лица, которую пьющий человек может приобрести только в Санкт-Петербурхе, а теперь – Аймаклау!

К Айге с моря поднимались тяжело.

Питались мясом оленя, убившегося на их глазах, – сорвался с берегового обрыва. Дважды видели на берегах осенней реки камчадалов: один раз бабу в мужичьих штанах, в другой раз мужика в хоньбах – тоже как бы в штанах, но пришитых прямо к душегрейке. Бабу хотели схватить, но баба убежала. Хотели схватить мужика, чтобы показал дорогу к людям, и тоже не смогли. Мужик ловко прятался за деревьями, вскрикивал как леший, в руки не давался, и некоторое время даже следовал за их байдарой по берегу. Правда, леса по берегам оказались такими густыми, что мужик в хоньбах отстал.

Байдару сбивало течением, на фоне высоких белых облаков плыли тучи, черные, как вода в омуте. Похабин сказал печально: «Помрем… Зима скоро…» Даже неукротимый маиор поежился: «Зима – подкоп под фортецию чувств… Отеческой аттенцией государя… Надо зимовье ставить…»

– Балаганы, – подсказал Иван.

– Нет, не балаганы, – упрямо возразил маиор. – Зимовье.

Без особого выражения, не усмехнувшись, Иван повторил:

– Говорю, балаганы…

Обернувшись, поняли, о чем говорит Иван. Увидели на берегу широкую травяную поляну, открытую на реку, а на поляне полуземлянку и несколько балаганов. Там же, на берегу, под шестами для вяления больших рыб стояло несколько камчадалов, в основном бабы. Лица круглые, посредственной ширины, а брови густые и широкие. Только у одного камчадала угадывалась борода, совсем узкая, жидкая, в отличие от островных куши, а волос на всех был черный. При первом взгляде чувствовалось, что вообще человеческий волос в этих местах густ, как в лошадиных хвостах, но на головах баб заплетено много косичек. Глядя на огненных людей, возникших на реке, камчадалы испуганно жались в кучку, но за оружие не хватались – только перекрикивались друг с другом с нелепым протяжением в голосах и с разными удивительными телодвижениями.

– Дикующие! – удивился Похабин, и потянулся к пищали.

– Молчи, Похабин, и убери руку с пищали… – негромко предупредил Иван. – Сил у нас нет ссориться с дикующими… Если выстрелишь, некуда будет деться… Нам дружба нужна, Похабин, чтобы не одним зимовать в лесу. Сиди смирно, сделай приятное лицо, и не пугай дикуюших.

Оглаживая бороду, Иван первым, не торопясь, поднялся на берег.

Так же не торопясь, знаками показал Айге и его дочерям, что вот они на байдаре – совсем простые люди, а пришли с моря. Сильно жалел в тот момент, что нет рядом монстра якуцкого дьяка-фантаста Тюньки, тот умел говорить хоть с коряками, хоть с куши, хоть с камчадалами. Без дьяка-фантаста самим надо было учиться чужому языку, даже самому трудному. Понимали, что уйти с неизвестной реки без помощи проводников невозможно, а проводниками могли быть только дикующие. Позже, зимой, когда подружились с Айгой, с удивлением узнали, что Айга никуда не согласился бы их вести. Например, к корякам вести – убьют. Коряки всегда убивают русских. Да и вообще всех чужих убивают. Увидев чужого, сразу начинают орать всем горлом, сами себя пугаются и начинают драться… И к керекам вести нельзя. Кереки тоже всех чужих убивают… И к другим нымыланам, к таким, как он, Айга не мог вести. Так объяснил: и дальние и ближние нымылане пугливы, себя называют просто жителями, никуда далеко не ходят, а русских боятся, называют их – брыхтатын, огненными людьми. Он, Айга, и сам раньше от многих нымылан слышал, что у русских усы торчат, как у моржей, наконечники их копий длиной в локоть, не меньше, а глаза из железа – круглые и черные. А нымылане, они пугливы. Увидя таких страшных людей, от природной робости бросятся в реку и утонут… А вот если идти к чюхчам, доходчиво объяснил Айга, то уж лучше самим сразу броситься в реку. Чюхчи русских людьми никак не признают, считают их – хамшарен, собачьим отродьем. Увидев русского, немедленно стараются его убить…

Например, такое рассказывают.

Жила маленькая чюхочья девочка, по имени Гынкныт.

Однажды сторонние люди, не чюхчи, собрались в шатре для благодарственного жертвоприношения. Они закрыли дымовое отверстие и стали петь. Некоторые весело пели – кеу, кеу, кеу, а другие совсем как лаяли – коон, коон, коон. Услышав такое, хозяйка