– Да чего это он? – непонимающе повторил Иван, все еще рассматривая сомлевшего, лежащего лицом в стол казака, но обращаясь к кабатчику, а не к Похабину.

Кабатчик нехорошо засопел.

– Я же к нему ласково, – непонимающе повторил Иван, – а он сразу за нож.

– А как жил, так тебя и встречают, – непонятно, но нехорошо ответил кабатчик. Каждое слово кабатчик он явственно, но некоторые звуки пропускал. Может, недоставало зубов. – Вы дверь прикройте, – крикнул он. – Зачем теперь стоять на пороге?

– Дурак! – рассердился Иван. – Не говори грубо. Не варнаки явились. Я человек казенный, при деле. Больше не сметь бросаться на меня с ножом. – И спросил, оглядываясь на сомлевшего казака: – Кто таков?

– А то не знаешь? – неохотно ответил кабатчик.

– Откуда мне знать?

Кабатчик неопределенно пожал плечами.

– Звать как? – спросил Иван уже казака, со стоном, наконец, приоткрывшего один глаз.

– А то забыл?… – казак, кряхтя, держась руками за голову, умащивался на лавке.

– Да откуда мне помнить? – совсем рассердился Иван. – Я из России пришел, тебя виду впервые. Раньше никогда не встречал. Если б встречал, запечатлелось бы в голове.

Теперь и раненый казак, и кабатчик Устинов в четыре глаза уставились на Ивана.

– Выходит, что не он… – выговорил Устинов. И поклонился, не выходя из-за стойки: – Прости, божий человек. Выходит, что обознались… – И крикнул удивленно: – Похабин! Кого привез?

– Казенных людей с государевым делом.

– Чего ж не проходите? – всплеснул руками кабатчик. Лицо его оживилось, светлые морщинки весело запрыгали по бледному лбу. – Да проходите. Вон стол. Садитесь за стол.

– Мы сядем, а вы опять за ножи…

– Да зачем? Никаких ножей! Правду говорю, обознались. Садись, барин, садись, угощу, чего душа хочет. Вот слышу, Похабин зовет тебя барином, и я буду так звать. Не обидишься? Ко мне все ходят. Ты у меня всех увидишь. Сейчас, правда, пусто, так это потому, что многие служилые ушли в поход на отколовшихся одулов. Если теперь срочно понадобятся лошади, вам придется людей посылать по самым отдаленным юртам. – И добавил, засмеявшись, поглядывая то на Ивана, то на покряхтывающего, все еще держащегося за голову казака: – Выходит, что обознались… А рост один, и голос… И личиком вышел… Аж сердце заходится, брата родней… – Закончил уверенно, кивнув казаку: – Не он это… Зря за нож хватался, Стефаний.

– А то! – сказал казак. – Теперь сам вижу.

– Ладно, – сел, наконец, Иван. – Подать всем винца. И поесть тоже. – И быстро спросил: – Почему обознались?

– Больно ты похож на одного человека… – покачал головой кабатчик – Мы совсем собрались повесить его, да он скрылся. Такой человек, что, как змея, укусит и сразу удачно скроется. Его половина Якуцка ищет. Пять раз кричали на него слово и дело государево, а он пять раз вывертывался, как змея. – Кабатчик огорченно развел руками: – А ты похож на него… Ну, сильно похож! Как две полукопейки.

– Эй! – грозно напомнил Иван.

– Да к слову я, к слову, – замахал руками кабатчик. – Уж больно похож. – И обнадежил: -Это ничего, что Стефаний схватился за нож. Вот кто другой, так за пищаль схватится. Пулю не остановишь.

– Что, правда, так похож?

– Вылитый.

– На кого же? Кто он?

– Совсем плохой человек.

– Я чувствую. Но имя-то есть у него?

– Есть. Почему не быть? Все-таки мать рожала. Зато отец был чистый убивец, убил собственную жену. И дед у него был убивцем, и сам он убивец. Лучше б такому человеку не рождаться на свет, все равно кончит плохо. Может, в петле, может, на дыбе. Не знаю. Но не жилец он, так скажу.

– Многие уже так говорили, а он многих пережил, – хрипло возразил казак за столом, все еще потирая руками разбитую голову.

– Имя забыл сказать.

– Иван.

– А по отцу?

– Да всем известно, из Козыревских.

– Из Козыревских?… – Крестинин быстро переглянулся с Похабиным, покачал головой и кивнул обиженному казаку: – Ты, божий человек, зря на меня кидался, впредь поумерь прыть. Сразу скажу, что, может, уже нет в живых того Козыревского, что когда-то был есаулом у воров, бунтовавших на Камчатке. Может, это его некоторое время назад по суду замучили в Санкт-Петербурхе. Точно не могу сказать, но думаю, что, может, его.

Казак недоверчиво поджал губы:

– Сколько раз уже говорили такое, а Козырь жив. То говорят, утонул в море за перелевами, то застрелен на юге Камчатки, а то, как Данило Анцыферов, сожжен в балагане собственными людьми. А он возьмет да объявится. – Казак поднял глаза на Ивана: – Но вообще-то, про Санкт-Петербурх ты прав… Говорили, что собирался Козырь в Россию. Говорили, что грозился донести челобитную до Сената. У него один прикащик, по имени Петриловский, племяш Ярофейки Хабарова, вымучил богатые пожитки, жалко, что не повесил. Козырь от того сердит, как волк. Но чтоб до смерти его замучили… – Казак недоверчиво покачал разбитой головой: – Пока сам не увижу на колу голову Козыря, никому не поверю.

– Чего ж это он? Неужто только ради пожитков рвался в Санкт-Питербурх? – Иван с нетерпением оглядел выставленную на стол посуду.

Пустобородый кабатчик засмеялся:

– Почему ж только ради? Хотел всем доказать, что далеко ходил, что был якобы за проливами.

– А что, не ходил?

– Ну, говорят, ходил, – неохотно признал кабатчик. – А другие оспаривают. А он сам уши всем прозвенел, как гнус, знает будто наикратчайший путь в Апонию. А я так думаю, что он врет. Вообще Козырь к вранью сильно способен. Это и Гришка подтвердит. Он один раз уже подтвердил – на пытке.

– Какой Гришка?

– Да Переломов! Из старых бунтовщиков. Из тех, что в одиннадцатом году зарезали камчатских прикащиков, а потом бегали на острова с Козырем да Анцыферовым. Хотели, значит, замолить вину. Писали в челобитной, что прошли сразу на многие новые острова, а Гришка Переломов признался на пытке, что высаживались воры только на ближний остров, который лежит сразу за Лопаткой. А чтобы многие острова… Или чтобы до Апонии… Врет Козырь!

– Ну?

Душа Крестинина ликовала.

Во-первых, горло, наконец, горячо обожгло крепким винцом. С отвычки пошла по всему телу волна дивного жара. Во-вторых, как и думал втайне, получалось, что не ходил тот проклятый Козырь в Апонию! Туда, в Апонию первым теперь явится он, Крестинин! Раз дошел до Якуцка, значит, и до Камчатки дойду. А там и до Апонии!

– Как? – спросил вслух с нарочитой обидой. – Неужто ходил Козырь только на один остров? У Козыря, я слышал, были разные умственные чертежики. Он мог далеко уйти.

– Нет, Гришка честно признал на пытке, что ходили воры только на первый остров, – возразил кабатчик, все еще с удивлением разглядывая Ивана. – А Гришке спину жгли паленым веничком, врать под веничком трудно. А он, Гришка, твердо стоял на своем. Вот де ходили они, воры, но только на первый остров, а про другие острова Козырь врал в челобитной. Хотел, дескать, выслужиться за убийство прикащиков.

Казак за столом вдруг сощурился подозрительно:

– Да как это вдруг замучили Козыря в Санкт-Петербурхе? Неужто добрался до царского города? Я слышал, что видели его как-то в Тобольске. Говорят, в том краю обозы грабил. А потом видели на Лене. Вроде заболел Козырь на каком-то волоке, и в монахи постригся по обещанию.

– Много для одного человека.

– С Козыря меньше и не бывает.

– Ладно, – согласился Иван. – Козырь мне человек неизвестный. Мало ли, что похож.

И прищурился.

Хватив горячего, врать легче.

– Ну, всякое на свете бывает, – рассудительно покачал головой кабатчик. – Но ты, барин, в Якуцке на первую пору остерегись. Уж больно похож на Козыря. А народ у нас горяч. Сперва бьют ножом, потом спрашивают имя. Ты ешь, пей, но остерегайся. И так еще скажу, барин, что в Якуцке много таких, кто, не раздумывая, бросится на Козыря.

– Чем он так насолил всем?

– Нравом.

В тот день на Ивана бросались трижды.

Сперва сидели втроем – Иван, казак Евсей Евсеев, которого Похабин чуть не прибил чугунком, и Похабин. Сидели мирно, даже чинно сидели – обсуждали путь от Якуцка к морю. Кабатчик, налив и себе, рассудительно заметил: сейчас-то что! Сейчас путь до моря хорошо прознали, известен путь. От силы месяц, ну, полтора. С возами, конечно, дольше, и все равно не так долго, как ходили когда-то. Ведь самые первые промышленники начинали путь с Лены вверх по рекам Алдану, Мае и Юдоме, и так до самого Юдомского волоку. Там и волоку-то верст двадцать, но на сплав по реке Урак уходило не меньше трех-четырех недель. Ну, а там уж Камчатка, рукой подать.

На Камчатке лиственница, березняк, вспомнил Похабин. Деревянные болваны стоят под скалами. Дикующие считают болванов за сильных богов, для того мажут им губы кровью. А главный бог Кутха у них совсем глупый – то воюет с мышами, то насылает на людей грозу. А гамулы, мелкие духи, бросают из своей небесной юрты горящие головешки, отсюда и молоньи. А гром грохочет, это когда глупый бог Кутха лодку тащит по волоку.