– Ну, как. Пишут…

– Кто пишет?

– Да люди…

– Да с какой стати?

– Ну, как с какой? Ты круто берешь. За Тобольском помнишь острог? Каменный, стоит на горе, как гнездо чудное. А при нем монастырь. Я-то думал, ты в возке будешь отлеживаться, ведь перед тем весь вечер прощались с приказным дьяком. С лавки на лавку прыгали, языки показывали друг другу, сильно были веселые. Ан нет. Перед самым монастырем тебя, барин, как специально снесло с возка. Ворота большие, тесовые. На створах прибиты кресты. Тихо кругом, печально, в келье особо задумчивые монахи похлебку из одной чашки хлебают. А ты ударил ногой и закричал неистово – «Открывай врата!» – «Не твои те врата, – смиренно ответствовали старцы. – Те святые врата». А ты им в голос: «Врете, мол, старцы! Какие святые? Совсем тесовые!» И в неистовстве с петель те врата чуть не сорвал…

Иван горестно застонал.

– Потому люди и пишут, – понимающе покачал головой Похабин. – Так издавна ведется, что один человек шумит, а другой на него пишет. Один человек счастливо продолжает путь, а другой жадно пишет начальству. Вот господин Чепесюк не простой человек. Я сам видел: строгий господин Чепесюк за небольшие, но деньги, скупал почту у ямщиков. А потом выбрасывал, чтобы тебя спасти. А я некоторое, видишь, подобрал. Не мало накопилось, а, барин? – Похабин показал несколько пакетов.

– Дай сюда.

С отвращение разорвал бумагу. Прочел вслух:

– «К настоятелю якутскому…» – Спросил: – Это почему ж к настоятелю?

– Так, видно, батюшка пишет. Ты гостевал как-то у батюшки. Нехорошо у него вышло, колом.

– Как это?

– А ты сам прочти. И мне интересно. Дай Бог, никто не услышит. Вместе и подумаем. А коль сочтем нужным, сами передадим по адресу.

– Я те передам! – простонал Иван, и монотонно, как дьячок над «Минеями», завел вслух: – «Сего 1722 года ноября 1 дня находился в доме моем в гостях у меня посыланный в Сибирь по казенным делам господин секретный дьяк Иван Иванов Крестинин с протчими находившимися при нем людьми. А была у меня кумпания, которая все наше благородное опчество отразила… Но тот господин секретный дьяк, сильно от напитков разгорячась, между протчими разговорами вступил в нескромный разговор с женской персоной здешнего секретаря Аггея Кравина с законною женою его Стефанидой Петровной и стал говорить ей всякие неподобные речи, и стал ту святую женщину бесчестить всякою великою непотребной бранью, равно называть дикующей, и требовать от нее сладких услуг…»

Похабин, слушая, довольно перекрестился:

– Ты, барин, так и сказал. Ты, барин, смело сказал. Все, что думал, то и сказал, наверное, ничего не скрыл. А потом стал девок лапать, спрашивал зачем-то, нет ли среди них дикующих. Прямо страсть!

– Да что ты? – удивился Иван.

– И не посмели к тебе подступать люди, барин, – рыжий Похабин в восторге закатил хитрые прищуренные глаза. – Ты прямо ироем был. Ты на иконе поклялся, что с самим государем водку кушамши, а потом хозяина недоверчивого священника-батюшку за бороду взял, хотел убить за недостаток доверия, но Стефанида Петровна вас отговорили. Так вы и страдали – то священника возьмете за бороду, то Стефаниду Петровну за грудь. А потом перекинулись на местного купца Хренова.

– Чего ж ты не остановил? – простонал Иван.

– Как это не остановил? Я всяко останавливал. Я всех останавливал. Особо тех, которые самовольно хотели выйти из избы. Вы сами поставили меня в дверях с двумя пистолетами.

– А господин Чепесюк? – простонал Иван.

– А чего господин Чепесюк? Господин Чепесюк человек казенный, неразговорчивый. Когда гренадер Маслов прибежал и сказал господину Чепесюку, что тебя, барин, наверное, сейчас убьют, господин Чепесюк только и сказали: «Не думаю», и никаких больше распоряжений не последовало.

– Совсем никаких? – несколько приободрился Иван.

– Совсем никаких.

– А батюшка, да тот купец?… – с надеждой спросил Иван. – Они, наверное, все врут?…

– А ты почитай, – мирно предложил Похабин. – Ты почитай, почитай. Мы правду-то вычислим.

– «…И тот господин секретный дьяк Иван Иванов Крестинин выхватил сабельку и такое бешенство учинил в доме моем, меня за хозяина уже не считая, что только не приказал в окно из пушек стрелять, сказал, что такое будет пожже, когда подойдет главный обоз с пушками да с пороховым припасом. И уговаривал я всячески гостя, говорил, что прислушаться надо к совести, а он не прислушивался и с азартом подступал к Стефаниде Петровне, нескромно ее хватая, а дерзкий волонтер Похабин с пистолетами в руках стоял в дверях на охране, рожа зверская. И я сбежал в страхе и заперся на дворишке в простых хоромах, а тот господин секретный дьяк и пакостный его волонтер Похабин военными сабельками страшно бряцали за окном и песни богомерзкие громко пели, обещая с рассветом полное пушками и пищалями разбитие крыши над моей головой произвести…»

– Все правда, барин, – подумав, подтвердил Похабин.

– «…А тот волонтер, рожа мерзкая, прозвищем Похабин, в ту ночь дерзко, не соблюдая никакого законного порядку, влез в один дом, где ночевала одинокая молодая девка Ефросиния, да много шуму там понаделал. И прознали мы, что тот волонтер Похабин только называется так, а на деле он беглый дворовый человек, которого давно ищут по Сибири. А чего его искать, если его запросто взять можно? Он в обозе того господина секретного дьяка идет. А я побои терпел, да имею на лице боевые знаки?…»

– А тут врет поп, – рассердился Похабин. – Этот местный батюшка, барин, совсем дурак. Так скажу, что сильно отстал он в мыслительной силе от своей супруги.

– «…А потому нижайше прошу за выше прописанные резоны от такого господина секретного дьяка Ивана Иванова Крестинина и от его зловредных горячих чувств меня тихого человека защитить по причине отдаленности здешнего места».

– И это все? – удивился Похабин.

– Нет. Тут еще другой рукой что-то нацарапано.

– Ну вот, я же чувствую… Не мог не дописать двух слов купец Хренов. Он сильно сердит был.

Иван прочел:

– Какой подробный купец, – одобрительно удивился Иван, заметно приободрившись. – И письмо грамотное. Настоятель, сию жалобу получив, ужаснется. Волосы у него встанут дыбом.

– А для того и писалось.

– А рожа у тебя, Похабин, точно разбойничья. Как тебе господин Чепесюк верит? Ты, небось, людей убивал?

– А кто не убивал людей? – удивился Похабин. – Но я, считай, с тринадцатого года не убивал.

– Почему с тринадцатого?

– А на то воля божья.

– А до тринадцатого?

– Так то когда было!… – недовольно протянул Похабин. – Да и по обязанности убивал. Не я, так меня бы убили. Чего хорошего? Я и сейчас жить хочу, а тогда молод был.

– Ладно, Похабин, – с тоской сказал Иван, рассматривая свои растасканные уже сапоги. – Живи. Бог все видит. А батюшку того давай, наверное, простим. Выбросим его глупое письмо, чтобы не расстраивать настоятеля. – Иван провел пальцем по сапогу: – Совсем растоптал… Скоро лопнут…

– Не беда, – бодро сказал Похабин. – Под Якуцком много людей. Кого первого встретим, с того и снимем.

И выругался весело:

– Пагаяро!

До Ивана не сразу дошло.

Какое-то время он смотрел в веселые варначьи глаза Похабина, потом медленно, со значением приказал:

– А ну, повтори… – с него даже похмелье слетело.

Похабин удивился:

– Чего повторить?

– Слово повтори.

– Какое?

– Какое произнес только что.

– А какое слово?

– А какое сказал! – в бешенстве крикнул Иван и рванул Похабина за кафтан. – Повтори, говорю!

– Пагаяро, что ль?

– Вот, вот! Пагаяро! От кого такое слышал?

– Так от прикащика Атласова. Очень жадный был… Давно, еще на Камчатке… Там на реке Жупановой под Шипунским носом бусу выкинуло апонскую, даже апонец остался жив. Остальных иноземцев местные камчадалы по себе разобрали в работники, а этот спрятался. Свели его к прикащику, апонец сильно ругался, это словечко не сходило с апонских уст. Вот и мы научились.

– Когда служил у Атласова?

– Давно. Может, с седьмого года… Тогда Атласов пришел на Камчатку во второй раз. Он Исака Таратина послал на Бобровое море, а я служил у Таратина.