микроорганизмами…

Барон так резко подвинулся на край кресла, что едва не упал на пол. Злобная гримаса исказила его толстое лицо.

– Эти проклятые ведьмы!

– Ax, так теперь вы припомнили? – спросил Юэх, не скрывая чопорного удовлетворения. – Когда имел место этот контакт?

После короткого раздумья барон ответил:

– Более двенадцати лет назад. Юэх потрогал ус.

– Моя Ванна рассказывала мне, что Преподобные Матери Бене Гессерит способны изменять обмен веществ своего организма так, что в нем в дремлющем состоянии могут существовать болезнетворные микробы.

– Сука! – взревел Харконнен. – Она меня заразила. Доктор не проявил никакого интереса к возмущению и благородному негодованию барона.

– Более того, это не было пассивным заражением – такие патогенные организмы освобождаются усилием воли. Это не было случайностью, барон.

Мысленно Харконнен представил себе лошадиное лицо Мохиам, ее насмешливый вид, с которым она смотрела на него во время банкета у Фенринга. Она знала, она все время знала – она злорадно наблюдала за изменениями его тела, которое постепенно превращалось в отвратительный распухший обрубок плоти.

И это она виновата, только она одна.

Юэх снял очки и сунул их в докторский саквояж.

– Наша сделка состоялась, и сейчас я вынужден покинуть вас. Меня ждут дела на Ришезе.

– Вы согласились лечить меня. – Барон потерял равновесие, пытаясь встать, и снова упал в жалобно скрипнувшее под тяжестью его тела кресло.

– Я согласился поставить вам диагноз, и не более того, барон. Ни один доктор Сук не сможет ничего поделать с вашим заболеванием. Не известно его лечение, исцеление на данном этапе развития науки невозможно, но я уверен, что мы скоро займемся разработкой возможных подходов в нашем колледже.

Барон сжал рукой трость с отравленными стрелами, спрятанными в ее конце.

Он, однако, ясно представлял себе политические последствия убийства доктора Сук, если о нем узнают. Школа Сук имела больших покровителей в империи; овчинка явно могла не стоить выделки. Кроме того, он и так уже убил массу врачей. К тому же теперь у него есть ответ.

И законный объект мести. Теперь он знал, кто причинил ему такие страдания.

– Боюсь, что об этом вам лучше спросить у Ордена Бене Гессерит, барон.

Не говоря больше ни слова, доктор Веллингтон Юэх поспешил из баронского Убежища и улетел с Гьеди Первой на первом же лайнере Гильдии, от души радуясь, что никогда больше не увидит барона Харконнена.

Гурни Халлек чувствовал себя одиноким даже в толпе своих деревенских земляков. Он вперил взгляд в кружку с водянистым пивом. Напиток был разбавленным и отдавал кислятиной, но если его выпить побольше, то боль, сжимавшая сердце и сковывавшая тело, становилась тупее. Но утром наступало неизбежное похмелье и осознание безнадежности ожидания похищенной сестры.

За пять месяцев, прошедших с тех пор, как капитан Криуби и харконненовский патруль забрали ее, сломанные ребра Гурни срослись, синяки прошли и ссадины затянулись. «У меня гибкие кости», – горько шутил он по этому поводу.

На другой же день после похищения Бхет Гурни снова был в поле, медленно, превозмогая боль, копая канавы и высаживая в землю проклятые клубни. Другие сельчане, искоса поглядывая на него, продолжали работать, делая вид, что ничего особенного не произошло. Они понимали, что если урожай упадет, то Харконнены вернутся и накажут их еще сильнее. Гурни узнал, что у многих соседей тоже крали дочерей, но родители никогда не говорили об этом на людях.

Теперь Гурни редко пел в таверне. Он продолжал по инерции носить с собой балисет, но струны молчали, и губы отказывались повиноваться. Он пил горький эль и тихо сидел за столом, слушая бесконечные усталые разговоры товарищей. Люди, как заведенные, без устали жаловались на тяжелую работу, плохую погоду и опостылевших жен.

Его начинало тошнить при одной мысли о том, что приходится переживать Бхет, но он надеялся, что она по крайней мере жива… Наверное, ее заперли в один из харконненовских домов терпимости и научили немыслимым вещам, о которых не принято говорить вслух. Если же она откажется это делать или окажется неловкой, то ее просто убьют. После того рейда патрульных Гурни стало ясно, что Харконнены не испытывают недостатка в кандидатках на роль проституток вонючих борделей.

Дома родители просто выбросили дочь из памяти, заставив себя не думать о ней. Если бы не болезненное внимание Гурни, они бы с удовольствием дали зачахнуть цветнику Бхет. Родители даже устроили фальшивые похороны и прочли по этому случаю несколько стихов из потрепанной Оранжевой Католической Библии. Некоторое время мать каждый вечер зажигала свечу и, вперив в ее пламя неподвижный взор, беззвучно шептала заупокойные молитвы. Родители срезали каллы и маргаритки – любимые цветы Бхет и выставили в окне букет – в знак памяти.

Потом траур кончился, и жизнь потекла своим чередом. Родители перестали вспоминать Бхет, словно ее никогда не существовало.

Но Гурни не сдавался.

– Неужели вам все равно? – упрекнул он как-то вечером отца, глядя в его морщинистое лицо. – Как вы могли позволить им сделать такое с Бхет?

– Я ничего не позволял им. – Старик смотрел сквозь сына, как будто тот был сделан из мутного стекла. – Никто из нас не может ничего сделать, и если ты опять будешь выступать против Харконненов, они отплатят тебе твоей же кровью.

Гурни вылетел из дома и убежал в таверну, но от земляков, пивших там свое пиво, толку было не больше. Проходил вечер за вечером, и Гурни чувствовал все большее отвращение к своим односельчанам. Месяцы проходили, как в дурном смутном сне.

Внезапно отставив пиво, Гурни выпрямился на скамье. Он вдруг понял, во что превратился. Каждое утро он видел в зеркале свое грубое лицо и постепенно осознавал, что перестал быть собой. Он, Гурни Халлек, одаренный чувством юмора, музыкальностью и сильным характером, пытался пробудить жизнь в этих людях. Но вместо этого он превращался в такого же, как они. Ему нет и двадцати, а он уже похож на своего стареющего отца.

Вокруг продолжался нескончаемый монотонный гул скучных разговоров, и Гурни с тоской посмотрел на стены из готовых щитов, на испачканные подтеками стекла питейного зала. Эта рутина не менялась в течение жизней многих поколений. Он стиснул в руке кружку – у него остался талант.

Он не может сражаться с Харконненами силой оружия или кулаками, но у него есть другое оружие, не такое страшное, но зато более коварное.

Ощутив прилив энергии, Халлек улыбнулся.

– Я приготовил для вас мелодию, ребята, – такой вы еще от меня не слышали.

Люди натянуто заулыбались. Гурни взял в руки балисет и ударил по струнам с такой силой, словно инструмент был плодом, с которого надо снять кожуру. Халлек запел громким, бодрым голосом:

Мы работаем в полях, работаем в городах,

И это жребий нашей жизни:

Реки широки, долины низки,

А барон.., барон жирен и толст.

Мы живем без радости, умираем без печали,

И это жребий нашей жизни: