личное письмо Сталину, на которое, впрочем, ответа не получил. Не получил ответа от Сталина и Нильс Бор, написавший ему, что «…если проф. Ландау действительно арестован, то я убежден, что речь идет о печальном недоразумении, потому что я не могу себе представить, чтобы профессор Ландау, который всегда себя всецело посвящал науке и которого я высоко ценю как искреннего человека, мог совершить что-либо, оправдывающее его арест».

Через год, 6 апреля 1939 года, Капица написал В. М. Молотову.

«…За последнее время, работая над жидким гелием вблизи абсолютного нуля, – написал он, – удалось найти ряд новых явлений, которые, возможно, прояснят одну из наиболее загадочных областей современной физики. В ближайшие месяцы я думаю опубликовать часть этих работ. Но для этого мне нужна помощь теоретика. У нас в Союзе той областью теории, которая мне нужна, владел в полном совершенстве Ландау, но беда в том, что он уже год как арестован. Я все надеялся, что его отпустят, так как я должен прямо сказать, что не могу поверить, что Ландау – государственный преступник. Я не верю этому потому, что такой блестящий и талантливый молодой ученый, как Ландау, который, несмотря на свои 30 лет, завоевал европейское имя, к тому же человек очень честолюбивый, настолько полный своими научными победами, что у него не могло быть свободной энергии, стимулов и времени для другого рода деятельности. Правда, у Ландау очень резкий язык и, злоупотребляя им, он нажил много врагов, которые всегда рады сделать ему неприятность. Но при весьма его плохом характере, с которым и мне приходилось считаться, я никогда не замечал за ним каких-либо нечестных поступков.

Конечно, говоря все это, я вмешиваюсь не в свое дело, так как это область компетенции НКВД, но все же я думаю, что я должен отметить следующее как ненормальное. Ландау год как сидит, а следствие еще не закончено, срок для следствия ненормально длинный. Мне, как директору учреждения, где он работает, ничего не известно, в чем его обвиняют. Главное, вот уже год по неизвестной причине наука, как советская, так и вся мировая, лишена головы Ландау. Ландау дохлого здоровья и, если его зря заморят, то это будет очень стыдно для нас, советских людей. Поэтому обращаюсь к вам с просьбами. Нельзя ли обратить особое внимание НКВД на ускорение дела Ландау? Если это нельзя, то, может быть, можно использовать голову Ландау для научной работы, пока он сидит в Бутырках? Говорят, с инженерами так поступают».

Под личное поручительство Капицы Ландау был освобожден.

Больше того, Ландау с блеском, как это и обещал Капица правительству, создал теорию сверхтекучести, которая объяснила все известные тогда свойства жидкого гелия, а также предсказала ряд совершенно новых явлений, в частности – существование в гелии второго звука. «Если бы это теоретическое положение не было так полно подкреплено экспериментальными доказательствами, – писал позже Капица, – оно звучало бы как идея, которую очень трудно признать разумной».

Кстати, на вопрос, какую вашу работу следует считать лучшей, Ландау неизменно отвечал: «Конечно, теорию сверхтекучести гелия. Ее до сих пор многие не понимают».

Лучшего места для жизни и для работы, чем Институт физических проблем, Ландау просто не мог себе представить: много зелени, теннисный корт, отдельный двухэтажный дом для сотрудников, двухуровневые квартиры на английский манер, отлично оборудованные мастерские, лаборатории, прекрасная библиотека. Правда, основная работа Ландау, как правило, заключалась в долгих беседах с коллегами и учениками. А учениками Ландау считали себя И. Я. Померанчук, Р. З. Сагдеев, Е. М. Лифшиц, А. А. Абрикосов, А. Б. Мигдал, А. И. Ахиезер, Л. П. Горьков, В. Н. Грибов, Л. П. Питаевский, И. М. Халатников, В. Б. Берестецкий, А. С. Компанеец, А. Я Смородинский и многие другие. Причисляли себя к ученикам Ландау и И. М. Лифшиц и В. Л. Гинзбург.

«Попасть в школу Ландау было нелегко, – писал Капица. – Для этого нужно было пройти ряд специальных экзаменов, программу которых он составлял сам. В эти экзамены входили не только механика и теоретическая физика, но и математика в том виде, в котором она нужна в теоретической физике. Экзамены сдавались по разделам и могли длиться другой раз по много месяцев. Ландау называл программу экзаменов „теоретическим минимумом“, и он считал, что он составляет тот минимум знаний, с которыми ученый может начать успешно заниматься теоретической физикой. Сдать этот экзамен удавалось немногим, за все время – немногим более сорока человек. Этим ученикам Ландау щедро отдавал свое время и давал им большую свободу в выборе темы, и их работы публиковались под их именами».

Одной из особенностей Ландау было то, что он почти не читал научную литературу. Читали научную литературу его ученики, а затем кратко пересказывали прочитанное учителю. Как правило, Ландау интересовался только основной идеей. Если идея оказывалась свежей, если она останавливала его внимание, он самостоятельно делал математический вывод, часто – своим путем, весьма отличным от пути автора. При этом, он воспринимал все новое и с чисто эстетической стороны.

«Он рассказывал, – вспоминал Е. М. Лифшиц, – как был потрясен невероятной красотой общей теории относительности (иногда он говорил даже, что такое восхищение при первом знакомстве с этой теорией должно быть, по его мнению, вообще признаком всякого прирожденного физика-теоретика). Он рассказывал также о состоянии экстаза, в которое привело его изучение статей Гейзенберга и Шрёдингера, ознаменовавших рождение новой квантовой физики. Он говорил, что они дали ему не только наслаждение истинной научной красотой, но и острое ощущение силы человеческого гения, величайшим триумфом которого является то, что человек способен понять вещи, которые он уже не в силах вообразить. И, конечно же, именно таковы кривизна пространства-времени и принцип неопределенности».

Впрочем, «…Ландау нравилось делать заявления, шокирующие представителей буржуазного общества, – вспоминал один из его соавторов. – Когда мы были вместе с ним в Копенгагене, я женился. Он одобрил мой выбор (и играл в теннис с моей женой). Однажды он спросил нас, как долго мы собираемся быть вместе. Когда я ответил, что, конечно же, весьма долгое время, и что у нас нет никаких намерений расторгнуть брак, он разволновался и сказал, что только капиталистическое общество может заставить своих членов испортить саму по себе неплохую вещь, чрезмерно продляя ее таким способом».

Очень откровенно рассказала о взглядах Ландау на жизнь и на любовь его вдова Кора Ландау-Дробанцева в книге, посвященной трагической судьбе ученого.

«Человек не имеет права не быть счастливым, – часто повторял Ландау. – Он должен уметь построить свою жизнь, она дана на то, чтобы прожить ее хорошо».

При этом Ландау всегда оставался принципиальным.

«Коснусь истории с выдвижением на Нобелевскую премию открытия и объяснения эффекта Вавилова-Черенкова, – вспоминал ученик и постоянный соавтор Ландау Е. М. Лифшиц. – В начале 50-х (но после 1953 г.) у нас решили (кто, не знаю) вступить, так сказать, в Нобелевский клуб, т. е. начать выдвигать кандидатов на Нобелевские премии (до этого на моей памяти это не делалось). В этой связи И. В. Курчатов поручил Е. К. Завойскому и мне подготовить представление на И. Е. Тамма, И. М. Франка и П. А. Черенкова (С. И. Вавилов к этому времени скончался, а Нобелевскую премию присуждают не более чем троим, причем не посмертно).

Мы, разумеется, подготовили материал.

Знаю, что другие готовили представление на П. Л. Капицу и Л. Д. Ландау за работы в области сверхтекучести гелия II. Прошло некоторое время, и вдруг мы узнали, что кто-то где-то решил выдвигать только Черенкова и только Капицу. Кажется, такое представление и было сделано. Точно я этого и других подробностей не знаю, но в данном контексте это совершенно не важно. Важно то, что мы решили не допустить такой несправедливости. В СССР приглашение (предложение) выдвигать на Нобелевскую премию получали обычно академики АН СССР по соответствующим специальностям. Поэтому было решено, что в Нобелевский комитет должны послать письмо академики-физики. В отношении Ландау этим занимались в ИФП и кто подписал письмо, я не помню. Мы же с Е. Л. Фейнбергом написали письмо, в котором сообщали в Нобелевский комитет о роли И. Е. Тамма и И. М. Франка, приложили оттиски и утверждали, что премию надо присуждать всем троим.

Теперь нужно было собрать подписи.

Помню, как я подошел к одному «ведущему» академику, который выразил полное согласие с содержанием письма, но подписать его отказался: раз «наверху» решили выдвинуть одного Черенкова, как же он может сообщить в Комитет другое мнение?

Пошел я к Ландау.

Он сказал мне, что не очень-то ценит эффект Вавилова-Черенкова (я знал это и раньше, а Ландау говорил не для того, чтобы иметь предлог не подписать письмо), но он готов подписать письмо, если вместо «нужно присудить» мы напишем «если присуждать», то всем троим (Тамму, Франку и Черенкову).

Так мы и поступили.

Помимо Л. Д. Ландау, поведение которого в этом деле я считаю безукоризненным, письмо подписали Н. Н. Андреев и А. И. Алиханов. Вскоре Нобелевская премия по физике за 1958 год была присуждена всем троим (имеются в виду Франк, Тамм и Черенков)».

Ландау был прекрасным лектором, но совершенно не выносил процесса написания статей. Ему плохо удавалось излагать свои взгляды в письменном виде. Основным соавтором Ландау был Е. М. Лифшиц. Именно в соавторстве с Лифшицем создан знаменитый «Курс теоретической физики».

«В Харькове, – вспоминал Е. М. Лифшиц, – появилась идея и началось осуществление программы составления полного „Курса теоретической физики“ и „Курса общей физики“. В течение всей жизни Лев Давидович мечтал написать книги на всех уровнях – от школьных учебников до курса теоретической физики для специалистов. Фактически, до роковой катастрофы, при жизни Ландау были закончены почти все тома…»

Первым томом вышла «Статистическая физика».

За нею – «Механика» (1940), «Теория поля» (1941), «Гидродинамика» и «Теория упругости» (1944), «Квантовая механика» (1948), «Электродинамика сплошных сред» (1956). Было задумано еще два тома – «Релятивистская квантовая теория» и «Физическая кинетика», но их Лившиц дописывал уже с Питаевским. «Курс теоретической физики» неоднократно издавался в Англии, США, ГДР, Испании, Румынии, Польше, Югославии, Японии, Китае, в других странах мира. Эти книги вполне можно сравнить с Энциклопедией. Любой физик найдет в них все, что относится к предмету его исследований.

За совокупность работ в области теоретической физики, а особенно за вклад в квантовую теорию жидкостей и за исследование свойств гелия II при очень низких температурах Ландау в 1962 году был удостоен Нобелевской премии.

Ландау был полон планов и замыслов, но 7 января 1962 года произошла катастрофа. Легковую машину, в которой ехал ученый, занесло на скользкой дороге и машина столкнулась с грузовиком. Из всех пассажиров пострадал только Ландау, зато травмы оказались очень тяжелыми: перелом основания черепа, ребер и тазовых костей. Академик Капица отправил срочные телеграммы П. Блэккету, П. Бикару и Н. Бору, соответственно в Лондон, в Париж и в Копенгаген, с просьбой прислать необходимые лекарства. Эти лекарства действительно были доставлены ближайшим самолетом. В течение шести недель Ландау находился в бессознательном состоянии, но жизнь ему все же спасли. Правда, выдающийся физик уже никогда не смог оправиться от полученных травм. Несколько раз он приходил в столь любимый институт, но всегда при этом просил не говорить с ним о науке.

2 апреля 1968 года Ландау умер.

«Ввиду краткости нашей жизни мы не можем позволить себе роскошь заниматься вопросами, не обещающими новых результатов», – любил повторять Ландау. И действительно, в его научном наследии практически нет устаревших или ошибочных работ.