здорово пройтись по этой улице. Какая прекрасная панорама: огромное небо, и у людей такие светлые лица.

В Токио я бесилась от своей беспомощности, от того, что память то и дело меня подводила. Временами я буквально на стенку из-за этого лезла, была на грани нервного расстройства. Но теперь все казалось таким нереальным и далеким…

– Я сразу таким родился, – сказал Кодзуми, показывая на свои белые волосы. – Мне очень повезло с семьей.

Вчетвером мы сидели в баре прямо на берегу океана. От закусок уже перешли к выпивке – у каждого на счету было несколько коктейлей, но вечер еще только начинался. Не пила одна Сасэко – она должна была в конце дня отвезти нас на машине в отель.

Бар, в котором мы сидели, пользовался немалой популярностью. Среди посетителей были и местные, и туристы. Пили в основном пиво и коктейли. На столах горели свечи, сбоку на маленькой сцене играла джаз – команда. Играли они, прямо скажем, не ахти, но, кажется, все посетители были довольны.

Перед нами лежал умиротворенный океан, поделенный надвое тонкой лунной дорожкой. Белый песок сбегал к самой воде, повторяя очертаниями небольшой залив. На берегу этого залива и располагался бар. Вечер откровений – Кодзуми продолжал рассказ о своей семье. Это было так на него непохоже, обычно он ограничивается короткими репликами…

Сасэко тихо сидела рядом с мужем. Я подумала, что, наверное, она слышала этот рассказ раз сто, не меньше. Однако никакого раздражения по этому поводу она не высказывала. Впрочем, судя по всему, особого восхищения она тоже не испытывала. Просто сидела, подперев щеки руками. В вечерних сумерках она выглядела невероятно красивой. Светлая и мягкая, как богиня милосердия Каннон. Это было такое потрясающее зрелище, что я почувствовала, что сейчас растаю.

Глаза Сасэко таинственно светились, отражая пламя свечи, горевшей на нашем столе. Я никогда ни у кого не видела таких глаз. Хотя нет… Один раз я все-таки видела что-то похожее. С таким же ярким блеском в глазах смотрела на своих только что родившихся котят моя кошка. Вся перепачканная в крови, усталая, гордая за себя и за своих детенышей – олицетворение материнского подвига… Позже этот блеск совершенно исчез из ее глаз.

– Слушай, ты мне раньше никогда о своей семье не рассказывал, – произнес Рюичиро, глядя на Кодзуми. – Я ведь ничего толком о тебе не знаю. Почему-то мне всегда казалось, что ты родился на Сайпане, – он улыбнулся.

– Нет. Я родился в Японии. В маленькой рыбацкой деревушке в префектуре Сидзуока. Мои родители были дальними родственниками. По крайней мере, у них были какие-то общие предки. Мои братья и сестры были совершенно обычными детьми. Только я родился не таким, как все.

Джаз-команда ушла на перерыв, и гул голосов вокруг нас смешался с рокотом волн. Казалось, у всех вокруг было отличное настроение. Голоса звучали громко и радостно. Океан был прекрасен – он тихо плескался неподалеку, мягко утыкаясь в белый песок.

– Наша семья была хоть и счастливой, но самой обычной семьей – такую можно встретить где угодно. Папа – рыбак. Он был худой и загорелый до черноты. Мама – простая деревенская тетушка довольно внушительных размеров. В них не было ничего особенного, не считая того, что оба они были прекрасными людьми. В деревне их любили и уважали.

Кроме меня в семье было еще четверо детей. Двое старших – брат и сестра – и двое младших братьев. Я – ровно по серединке. В детстве мы спали впятером в одной комнате, прямо на полу. Мы всегда пихались, смеялись, щекотали друг друга и подолгу не могли заснуть. Если мы слишком шумели, мама прикрикивала на нас, и тогда мы затихали.

Каждый день нес с собой что-то новое. Жизнь была такой прекрасной и радостной. По-настоящему радостной. После ужина мы помогали убирать со стола – это было так здорово! Мы кидались плошками, смеялись до слез, и иногда, полностью отдавшись этому безудержному веселью, я даже забывал, кто я, где я и что со мной происходит.

Брат и сестра были заметно старше нас, троих младших. Можно сказать, что меня и двух младших братьев воспитывали именно они. Это было счастливое время. Мы действительно были счастливы. И никто никогда не смеялся надо мной из-за того, что я не такой, как все.

Но я все равно знал, что я другой. Иногда во сне я предвидел будущее. Я не знаю, почему из всех нас только я обладал этой способностью. Я умел предсказывать погоду, заранее знал свои оценки на экзамене, предчувствовал несчастные случаи, которые еще не произошли. И еще я знал одну страшную вещь – я боялся ее больше всего на свете и ни с кем, ни с кем не мог поделиться своим знанием.

Вечером мы, одетые в пижамы, долго и шумно возились на своих матрасиках, пока в коридоре, в конце концов, не раздавались тяжелые мамины шаги. Я быстро залезал под одеяло и лежал там, затаив дыхание. В комнате обычно горел ночник, который почти не давал света. Было темно. Мама открывала дверь и с порога кричала: «Ну-ка быстро спать!» Когда она уходила, мы начинали сдавленно хихикать и шептаться, но уже не шумели. Постепенно мы засыпали. Еще один день был позади, и во сне мы шли навстречу новому дню.

Но иногда, может раз или два в году, я неожиданно просыпался посреди ночи и лежал в темноте, с открытыми глазами, умирая от страха.

Меня включали, словно лампочку. И каждый раз повторялось одно и то же – воздух вокруг наполнялся непонятно откуда взявшимся густым запахом серы. В первые разы я думал, что, может быть, это напукал кто-то из моих братьев. Но потом понял, что этот запах не имеет ничего общего с обычными детскими запахами, да и вообще с настоящими запахами. Он был иллюзией, он рождался где-то в глубине моего мозга, моего сознания. Избавиться от него было абсолютно невозможно. Я смотрел на моих спящих братьев, на мою любимую сестру – они были едва видны в слабом свете ночника. Прислушивался к их мерному дыханию. Мне вдруг начинало казаться, что все они умерли. Что это трупы лежат, разметавшись по полу, раскинув в стороны маленькие руки и ноги. Но потом наваждение проходило.

Комната была очень маленькой, именно эта теснота и спасала меня каждый раз. Я любовался густыми ресницами старшего брата, вглядывался в лицо сестры и смеялся про себя над носом – пуговкой одного из младшеньких. Я мог смотреть на спящих часами. Они были совсем не такими, как днем. В них чувствовалась какая-то грусть, они были такими беззащитными. Я знал, что наступит утро и все будет по-прежнему: тот из нас, кто проснется первым, начнет тормошить остальных, смеяться и прыгать между матрасов. Мы будем ссориться из-за туалета, переключать телевизор с канала на канал, может быть, даже подеремся, но потом обязательно помиримся. Однако все это будет утром, когда мы проснемся, когда закончится эта страшная ночная тишина и вместе с ней мое одиночество. Понимая это, я старался как можно скорее заснуть, но запах не отпускал меня в сон. И еще я слышал голоса. Они шептали мне на ухо: «Кроме тебя, никого не