– Слушай, а у нас есть что-нибудь перекусить?
– Есть печенье, мисо-суп и остатки вчерашнего ужина.
– Удачно. Значит, суп на первое, остатки ужина на второе и печенье на десерт.
– А вас разве на свадьбе кормить не будут?
– Знаешь, какая церемония длинная. Пока до еды дело дойдет…
– Раз так, тебе действительно лучше поесть перед уходом. Я, наверное, тоже чего-нибудь съем.
– Вот и чудненько.
Микико достала из холодильника пластиковую посудину и поставила ее в микроволновку разогреваться.
При виде женщины, которая хлопочет на кухне, меня всегда охватывает чувство беспокойства. Как будто я вот-вот вспомню что-то очень грустное. Сердце сжимается в преддверии этого воспоминания, потому что я знаю, что это воспоминание каким-то образом связано со смертью… и с рождением…
– Ты уже слышала про убийство? – вдруг спросила Микико.
Она стояла ко мне спиной, и я не видела ее лица. Ее вопрос напугал меня. Я запаниковала:
– Убийство? Какое еще убийство?!
– Вчера в нашем районе произошло убийство, все только об этом и говорят. – С этими словами Микико поставила на огонь кастрюлю с супом. Ее слова прозвучали настолько неестественно, что на секунду мне показалось, будто я вижу какой-то дурной сон.
– Когда я вчера с работы вернулась, все уже спали. Откуда мне знать?
– Миямото из углового дома, помнишь ее? Убила вчера своего ухажера, – сказала Микико.
– Не может быть!
Я прекрасно помнила Миямото. Мы с ней довольно часто сталкивались на улице. Ничем не примечательная женщина, хотя довольно красивая. Когда я с ней здоровалась; она в ответ обычно улыбалась и тоже здоровалась. Она неизменно была одета в синий свитер с двумя белыми полосами на рукавах. Этот свитер почему-то всегда напоминал мне татуировку, которой отмечали преступников в эпоху Эдо.
– Зачем же она его убила?
Микико села рядом и, облокотившись на стол, сказала:
– У нее было психическое расстройство. Невроз. А парень, с которым она гуляла, завел разговор о том, что хочет расстаться, вот она и накинулась на него с ножом. Знаешь, у нее несколько лет назад отец умер. Он, кажется, был главой общественного комитета в нашем районе или что-то такое. После его смерти Миямото жила вдвоем с матерью. Как-то раз она даже пыталась покончить жизнь самоубийством, резала себе вены, но ее мать в тот день вернулась домой немного раньше обычного…
– Откуда ты все это знаешь? Прямо как журналист криминальной хроники! – я едва не засмеялась.
– Мне твоя мама рассказала, – ответила Микико.
– Кто бы сомневался.
Мама обожала такие истории.
Микроволновка запищала. Снимая горячую пластиковую крышку с посудины, в которой лежала свинина под кисло – сладким соусом, я спросила у Микико:
– А сколько лет было этому парню? – и сама себе удивилась – зачем я это спрашиваю. Но ответ достиг моих ушей прежде, чем я успела понять причину собственного интереса.
– Двадцать один год. А ей, между прочим, сорок.
– Ужасная история!
В полном молчании мы принялись за еду. Я думала о жизни Миямото. Пыталась поставить себя на ее место, увидеть мир ее глазами. Должно быть, она воспринимала жизнь не так оптимистично, как я. И наш район виделся ей совсем по-другому.
– Я давно ее не встречала, – прервала молчание Микико.
– Ты, наверное, не знаешь, – сказала я, – но когда-то она считалась первой красавицей в районе.
– А потом, выходит, что-то не сошлось…
– Жизнь сложная штука.
Если вдуматься, то Миямото была и навсегда останется для меня «большой красивой соседской девочкой». Ребенком я часто видела, как она шла по улице со своим отцом. Он крепко держал ее за руку. Мой отец к тому времени уже умер, и я часто думала о том, что, если бы он был жив, мы бы тоже шли с ним вот так по улице, и он бы держал меня за руку. Крепко – крепко.
Но единственное воспоминание, которое осталось у меня об отце, – его подбородок. Маленькая, я смотрела на отца снизу вверх, видела его подбородок и не знала, что очень скоро он уйдет из этого мира. Как не знала я, впрочем, и о том, что случится с бедной Миямото.
Все это было так странно.
Микико неожиданно сменила тему:
– Слушай, такой дождь… Прямо как в детстве. Правда?
– Ага. – Я кивнула.