неимоверной скоростью, с которой растут мои ноги и руки, вылезая из рукавов и штанин…

И теперь я снова оказалась лицом к лицу с этой болью.

Пока мы сидели втроем в уютном кафе, старые, забытые откровения возвратились ко мне – одно за другим.

Расплатившись, мы поехали в гости к Лапше – в ее просторную однокомнатную квартиру с белым интерьером. Там, посреди этого белого праздника, мы с удовольствием умяли огромную сочную пиццу. Было довольно забавно чувствовать, что знаешь человека с самого рождения, но при этом не знать о нем ни единого конкретного факта.

Время шло. Часы показывали полседьмого, а мы так и не успели толком ни о чем поговорить. Расставание с другом – я уже и забыла, что это может быть так больно. Даже мне не хотелось уходить, чего уж говорить о Ёшио – он чуть не плакал, стоя у дверей. В его грустном взгляде сквозила тень одиночества…

Именно таким взглядом провожала сестричка Маю нашу кузину Микико, когда та уезжала после выходных, проведенных у нас, к себе домой. Иногда она даже начинала плакать, и мое сердце тоже сжималось, словно от боли.

Мы стояли втроем в коридоре, окутанные этой меланхолией. По радио передавали битловскую «Мишель», и я почему-то подумала, что это не случайно. Наверное, когда «Битлз» только начинались, им трудно было представить, что когда-нибудь они расстанутся. Пойдут каждый своей дорогой. И тот судьбоносный для обоих вечер, когда Йоко с Джоном говорили, говорили, говорили, пока не наступило утро… Это древний закон, по которому устроен мир. И все в нашем мире крутится вокруг этого.

Но вот, наконец, мы попрощались и вышли за дверь. Спустились на лифте на первый этаж и оказались на улице. Я взглянула наверх и в окне четвертого этажа увидела Лапшу – она провожала нас, махала нам вслед своей изящной рукой. На светлом фоне окна был виден ее маленький темный силуэт. Увы – мне так и не удалось разглядеть ее лицо. Но я твердо знала, что она улыбается, глядя, как мы с Ёшио растворяемся в вечерней темноте.

– В последнее время тебя как-то часто провожают. Да, Ёшио? – сказала я, когда мы отошли настолько, что, даже обернувшись, больше не смогли бы увидеть светлый квадрат и в нем темную фигурку.

Ночь была прохладной. Грусть прошла – ее сменило какое-то другое, свежее, будоражащее чувство.

Ёшио словно не слышал моего вопроса.

– Этот человек, – сказал он, – так напугал меня, что я боялся его двадцать четыре часа в сутки. Ни о чем другом не мог думать. Отчасти я именно поэтому захотел уехать в интернат. Просто чтобы спрятаться от него. Но теперь ситуация изменилась… И опять же – новые друзья…

Он говорил это не мне, а вообще. Просто думал вслух. Бормотал себе под нос. Не знаю почему, но этих его слов моя голова вдруг стала абсолютно пустой. Этот мальчик больше не был моим братом, а я больше не была его сестрой – просто два каких-то человека шли рядом по вечерней улице. Я уже ничего не понимала. Где я, сколько мне лет, что происходит? Все окружающее в одну секунду потеряло всякий вкус, цвет и смысл.

Эта бессмысленность была единственным чувством, которое осталось со мной. Ею была пропитана плывущая вокруг меня вечерняя темнота.

В тот день я закончила работу как обычно и как обычно вернулась домой.

Я открыла дверь, зашла в прихожую, разулась и сразу же почувствовала, что в доме что-то не так. Дома было непривычно тихо. В этой тягостной тишине почему-то витал запах смерти… Чего-то больше нет, что- то исчезло из нашей жизни… Стоя босиком в прихожей, я отчетливо это поняла, и мне стало страшно. Моя жизнь достигла момента, где все неожиданно повернулось вспять. Меня отбросило в прошлое. В детство. И теперь я переживала происходящее как ребенок: ярко и непосредственно.

Вообще-то единственное, что было не так, как обычно, – это свет в прихожей. Вернее, его отсутствие. Почему-то сегодня он не горел. Однако этого оказалось достаточно, чтобы меня охватило ощущение, что все непоправимо изменилось. Я на цыпочках прошла через темную кухню и увидела маму, неподвижно сидящую на диване. В руке у нее был бокал красного вина. По телевизору шел какой-то старый черно – белый фильм, но мама не включила звук. С бокалом вина в руке она безучастно смотрела на немое мельтешение на экране. В тусклом подрагивающем свете телевизора ее лицо казалось незнакомым. И эта разбавленная темнота, и кроваво – красное вино за тонким стеклом бокала подчеркивали мертвенную белизну ее щек. Все это было похоже на страшный и прекрасный сон.

В каком-то смысле в нашей жизни нет ничего, в чем можно быть абсолютно уверенным. Все очень зыбко.

Зыбко, как лицо моей мамы, на которое падают сейчас черно – белые отсветы с экрана. Мне больше не было страшно. Но я не могла понять, что происходит. И поэтому спросила:

– Мам, что-то случилось? Ты в порядке?

– Сакуми, хорошо, что ты пришла, – сказала мама и повернулась ко мне. В ее огромных глазах я смогла разглядеть гнев и разочарование, и горькое чувство утраты, и даже какое-то отчаянное веселье… Бедная мама. Что же произошло?

– Джюнко сбежала. Ушла из дома, – наконец произнесла мама.

Эта новость ошеломила меня настолько, что я потеряла дар речи.

Джюнко сбежала? Утром она еще была дома. Мы сидели втроем на кухне: я с аппетитом поедала приготовленный ею завтрак, а она разговаривала с Микико о какой-то телевизионной передаче, которую они смотрели накануне. Когда я уходила на работу, она стояла у раковины и мыла посуду. «До встречи, – как всегда, сказала она мне, и я уверена на сто процентов, что в этих словах не было никакого скрытого смысла. Никакого подтекста.

Что же было на завтрак? Омлет, мисо-суп и салат из шпината. Салат Джюнко заправляла сладковатым соусом. Вкус получался мягким – мягким – листья словно таяли во рту. Наверное, остатки этого салата до сих пор еще стоят в холодильнике.

«А что, если я больше никогда не попробую ее фирменного салата?» – вдруг подумала я и чуть не расплакалась…