усеяна многочисленными слоями лент, эмблем, отражателей и знаков различия, громоздившихся один на другой и развевающихся на ветру, отчего становилась похожей на безумный пышный мундир, снятый с кого-то из придворных Людовика Пятнадцатого. Поселился Фостер на дереве. Сэнди устроил себе в ветвях дерева жилище - помост, на который поставил палатку. Чуть ниже соорудил себе жилище Пол: превосходно - двухквартирный дом в ветвях. Пол Фостер натаскал туда несусветное количество всякой всячины. Свалив там все пожитки, он взялся за оборудование своего высотного жилища. Он приделал на дереве окно, калитку и книжные полки. Книги у него были удивительные. Энциклопедия, только это была энциклопедия 1893 года, а также книги на престранных языках - тагальском, урду, - и похоже, обо всех этих языках он имел какое-то представление... и еще, кроме того, в с я к а я в с я ч и н а. У него был громадный, набитый диковинками, мешок, который он всюду таскал с собой, - мешок, полный самых таинственных предметов - кусочков блестящего стекла и жести, корпусов транзисторных приемников, гвоздей и шурупов, крышечек и трубочек, а внутри этого мешка с таинственным хламом находился маленький мешочек, который представлял собой миниатюрную копию большого мешка и содержал о ч е н ь м а л е н ь к и й таинственный хлам... и это наводило на мысль, что где-то внутри обязательно должен быть еще и к р о х о т н ы й мешочек, который содержит к р о х о т н ы й таинственный хлам, и так до бесконечности... Кроме того, он владел множеством авторучек, среди которых были и ручки с разноцветными стержнями, и, сидя в своем доме среди ветвей, в то время как неугомонный старый Винтяра, великодушный Бог Скорости, выплескивал наружу таившиеся у него в башке каламбуры, каламбуры, каламбуры, он сочинял вывески вроде той, что приспособил перед въездными воротами, там, где от Дороги 84 отделяется ведущая к мосту просека, и вывеска эта гласила: 'Тем, кто тащится еле-еле, поворот налево запрещен'. Потом его навещал народ, и в своем доимке на ветвях он с удовольствием принимал гостей, а вечерами было видно, как дом его освещается безумным светом и мерцает резкими, в духе Дали, мазками светящейся краски, и тогда он сидел у себя наверху и рисовал, рисовал, рисовал или же наклеивал вырезки в имевшийся у него невероятных размеров альбом...
С Полом Фостером у Нормана нашлось много чего общего. Оба они были неплохими художниками, оба обладали известным запасом эрудиции эрудиции эрудиции. Фостер, с его чудовищным заиканием, превыше всего ценил уединение - точно так же, как и Норман. Разумеется, Фостер оказался способен стать настоящим Проказником намного раньше Нормана. В этом отношении все происходило довольно странно. Не было никаких правил. Не было ни официалього испытательного срока, ни голосования по поводу того, наш, мол, это человек или не наш, никаких тебе черных шаров, никакого дружеского похлопывания по плечу. И все-таки существовал некий период времени, за который следовало себя проявить, все знали, что этот период идет, и никто не произносил по этому поводу ни слова. Как бы там ни было, с Фостером Норман мог общаться, и это существенно меняло дело. Он уже чувствовал себя таким безнадежно одиноким. К тому дже он внезапно понял, что дело не только в нем,Проказники подвергали испытанию всех и каждого, понуждая людей откровенно выкладывать все свои пунктики, пока они сами не начнут действовать совершенно открыто, жить в данное мгновение, стихийно, и если для того, чтобы завести человека так далеко, требовалось его язвительно подзадорить...
Фостер дебютирует в домашней обстановке с присущими ему абсурдными логическими головоломками, только при этом страшно заикаясь:
- Пред-по-по-по-ложим, все, что вы воспри-припри-принимаете, это всего лишь... - такая вот нескончаемая запутанная вещь, и тогда вмешивается Горянка:
- Н-н-н-н-н-но, П-П-П-П-П-П-Пол, я никак не пп-п-п-п-пойму суть всего этого вос-вос-вос-вос-вос- восвосприятия. Охота его д-д-д-д-д-добиться, н-н-н-н-н-нно все это одни с-с-с-с-с-с-слова. Может, п-п-п-п- п-пп-п-п-п-п-п-п-п-повторишь е щ е р а з о к?
Фостер не верит своим ушам. Он стоит, застыв как вкопаный, глаза его лезут, лезут, лезут, лезут на лоб, и в конце концов он взрывается:
- По-твоему, это смешно! У тебя пунктик похуже заикания, Горянка! У тебя язык без костей, и ты не знаешь, к чему его приспособить! Гнусный вот какой у тебя полет, гнусный полет! А я знаю только одно...
- Вот видишь!- говорит Горянка. Она торжествующе ухмыляется, скорее даже смеется, и хлопает в ладоши - так довольна она достигнутыми результатами. Когда ты злишься, ты не заикаешься!
Фостер вновь застывает как вкопанный. Он таращит на нее глаза. Потом поворачивается и, ни слова ни говоря, выходит за дверь.
Самое смешное, что она права.
Что это было? Это было похоже... ну да!.. на г р у п п о в у ю п с и х о т е р а п и ю, на марафонский турнир по групповой психотерапии, когда люди несколько дней кряду сидят вместе, выведывают слабости друг друга и выладывают все начистоту, совершенно открыто. Только эта групповая психотерапия предназначена была не для пожилых и заёбанных жизнью, а для Молодых! и Защищенных! - словно они и не пытались собрать обломки, оставшиеся после крушения, а напротив - проводили переустройство своей жизни, готовясь к некоему неслыханому прорыву, прорыву в мир п о т у с т о р о н у катастроф. С незапамятных времен важнейшей заботой человечества являлась борьба с катастрофами, болезнями, войной, рабством, и всегда на горизонте маячили всадники Апокалипсиса. Но что делать в жуткой пустоте п о т у с т о р о н у к а т а с т р о ф, где якобы все возможно,и Норману попадается на глаза еще одна странная пророческая книга с полки Кизи 'Конец детства' Артура Кларка, в которой на Земле рождается поколение Тотального Прорыва, и еще в младенческом возрасте представители этого поколения демонстрируют способности, намного превосходящие способности своих родителей, они отделяются в собственную колонию, однако не как индивидуумы, а как огромное единое колониальное существо, колониальный организм в биологическом смысле этого термина, и в конце концов Земля, выполнив свое предназначение, содрогается и начинает разваливаться на куски, а они - дети: 'Что-то происходит. Тускнеют звезды. Словно поднялась громадная туча и быстро все собой закрывает, закрывает все небо. Но это, на самом деле, не туча. Кажется, она имеет свою структуру - я уже могу разглядеть подернутое дымкой переплетение линий, которые непрерывно меняют свое положение. Впечатление такое, словно кто-то сплел призрачную паутину из звезд. Вся эта сеть начинает светиться, пульсировать светом, она совсем как живая... А над западным горизонтом высится огромный пылающий столб, точно огненное дерево. Он очень далеко отсюда, в другом полушарии. Я знаю, где он возник: они, наконец, уже на пути к тому, чтобы стать частью Сверхразума. Кончился их испытательный срок: они избавляются от последних остатков материи... Весь ландшафт освещен - ярче, чем днем,- в небе носятся красные, золотистые и зеленые сполохи - о, этого не выразить словами, как несправедливо, что я единственный, кому дано это увидеть, - никогда не думал, что такие краски...'
Короче, выскочили они, старина, как чумовые, из своих любвеобильных тыквенных бутылей и направляются в сторону... вот именно, Города-Порога, синхронизация сегодня удалась на славу.
...И никаких тут тебе фонтанов красноречия, столь свойственных херувимам из Французской Академии, никаких рядящихся в просторную льняную тогу поклонения Гаутаме Будде жителей Востока, от которых за версту несет тухлым рокфорным запахом духовной отрешенности. Взамен они намерены испытать все это прямо на главной магистрали, на восьмиполосном шоссе, где всюду, сколько видит глаз, высятся фонарные столбы с дуговыми лампами, где они будут вести радиопередачи на всех частотах, размахивать американскими флагами, придавать яркость светящейся краске и неоновому свету электропастельной Америки шестидесятых, и радиофицированный, снабженный усилителями и двигателями мощностью 327 000 лошадиных сил автобус фантазии в их научно-фантастическом фильме радушно примет на борт всех, голосуй на дороге хоть самый распоследний босяк и гуляка...
XIII. АНГЕЛЫ АДА
Не думаю, чтобы кто-то из Проказников, за исключением Кизи, по-настоящему понимал Горянку. Она почти всегда вела себя на сто процентов открыто, все выкладывала начистоту, громогласно перла напролом, как грузовик, и никому не приходило в голову, что какаято сторона ее жизни целиком скрыта от посторонних глаз. За исключением, как я уже сказал, Кизи. Время от времени Кизи с Горянкой удалялись от всех в надворную постройку, валялись там на матрасах и просто разговаривали. Кизи без умолку болтал о том, как он понимает всевозможные вещи, жизнь, судьбу, 'Сейчас', а Горянка - одна ее мысль все время пыталась прорваться сквозь ленивый поток слов, исходивший от растянувшегося на матрасе Кизи, - да, так вот, со всей искренностью, на какую только была способна, она рассказала Кизи о последних пяти годах
