не в изваянии парня, пожирающего известно что. Тибетцев, черт возьми, на мякине не проведешь. Дело, скорее, в разбросанных там и сям мелких деталях. Почтовый ящик Кизи, к примеру, разрисован красным, белым и синим - звездами и полосами. И большой, на подставке, плакат на крыше дома: 'НАС ПОДСТАВИЛИ'. И въездные ворота на деревянном мосту. Ворота сделаны из полотен огромных пил, и на них висит чья-то посмертная маска... и еще большой плакат, футов пятнадцать длиной, который гласит: 'ВЕСЕЛЫЕ ПРОКАЗНИКИ ПРИВЕТСТВУЮТ АНГЕЛОВ АДА'. Из установленного на крыше дома громкоговорителя раздается оглушительная музыка - пластинка 'Битлз': 'На помощь, кто-о-о-о-нибудь...'
В этот момент, в это самое мгновение, Энгберт чувствует резкую боль в плече.
- Ума не приложу, что такое, Норман,- говорит он, - но боль адская.
Они проезжают мост, вылезают из машины и в поисках Кизи входят в дом. Во дворе скулят от обилия блох и отфыркиваются от плодовых мушек коричневые псы. Внутри - на первозданный хаос струится сквозь застекленные створчатые двери золотисто-зеленый свет. В большой комнате на стропилах висят громадные трубы - целая шеренга труб, напоминающих некий гигантский вертикальный ксилофон. А также куклы - на стропилах висят куклы, перемонтированные куклы, куклы с головами, торчащими из бедренных суставов, руками - из ножных сочленений, еще ногами - из плечевых суставов и тому подобное, и вдобавок с выкрашенными светящейся краской пупками. А также воздушные шары, а также бутылки из-под кьянти, каким-то образом застрявшие на стропилах под непостижимым углом, точно в самом начале падения на пол их внезапно сковало морозом. А на полу, на стульях, на столах, на кушетке детские игрушки, магнитофоны, детали магнитофонов, детали деталей магнитофонов, киноаппаратура, детали деталей деталей киноаппаратуры, пол завален магнитной лентой и кинопленкой, переплетенными проводами и розетками, все это в виде громадных спутанных клубков, громадных целлулоидных волн, а на стене наклеен большой кусок вырезанного газетного заголовка: 'ПРИВЕТ ВСЕМ ПОРОГАМ'...
Посреди всего этого сидит, повернувшись к стене, долговязая девица, очень похожая на скандинавку, и дурачится с гитарой, на которой абсолютно не умеет играть. Она поднимает глаза на Нормана и говорит:
- У каждого из нас свой пунктик... и от него надо избавляться.
Ага... ага... готов согласиться. А там... у дальней стены - маленькая фигурка с огромной черной бородой. Гномик смотрит на Нормана снизу вверх. Глаза его прищуриваются, и лицо озаряется необъяснимой широкой улыбкой, предназначенной Норману, а потом и Энгберу, после чего он поспешно удаляется за дверь, о чем-то гнусаво говоря сам с собой и при этом хихикая. Ага... ага... готов согласиться и с этим.
- Не пойму, что за чертовщина со мной творится, говорит Энгбер, стиснув рукой плечо,- но болит еще сильнее.
Норман продолжает слоняться по дому и наконец попадает в ванную. Только это не ванная, а настоящий сумасшедший дом. Стены, потолок и все прочее - один громадный коллаж, огненно-яркие красные и оранжевые пятна, огненно-яркая реклама, огненно-яркие цветные фотографии из журналов, куски пластмассы, ткани, обрывки бумаги, полосы светящейся краски, а с потолка наискось спускается по стене нелепая оживленная процессия носорогов, словно тысячи крошечных носорогов гоняются друг за другом по Сумасшедшей Огненно-Яркой Стране. В верхней части висящего над умывальником зеркала находится маленькая посмертная маска, разрисованная светящимися красками. Маска висит на шарнире. Норман поднимает маску, а под ней к зеркалу приклеена напечатанная на машинке записка:
'Теперь, когда я привлек твое внимание...'
Норман с Энгбером выходят из дома и направляются разыскивать Кизи вверх по тропинке, ведущей в лес. Вверх, мимо размалеванных кричащими красками стволов деревьев и разбросанных там и сям палаток, мимо какой-то нелепой пещеры в овраге со сверкающими раскрашенными предметами у входа, а потом через густозеленые поляны под секвойями, сквозь листву которых пробивается яркий свет,- и всюду им попадаются странные предметы. Вдруг целая кровать: старомодный железный остов, матрас, покрывало, но все сверкает безумными полосами и водоворотами оранжевой, красной, зеленой, желтой красок дневного свечения. Потом сумасшедшая игрушечная лошадка в дупле. Потом телефон т е л е ф о н, - стоящий на пне, сверкающий своими зеленоватыми недрами, из которых тянутся наружу чудесные сверкающие многоцветные провода. Потом телевизор, только с безумными светящимися узорами, намалеванными на экране. Потом - на прогалину, вспышка солнечного света, а навстречу с холма спускается Кизи. Кажется, с тех пор как Норман видел его в Лос-Анджелесе, он стал по меньшей мере вдвое выше. На нем белые джинсы и белая футболка. Шагает он до предела распрямившись и свободно размахивая громадными мускулистыми руками. Кругом высятся секвойи. Норман произносит:
- Привет...
Но Кизи лишь едва заметно кивает и слабо улыбается, точно хочет сказать: 'Ты же говорил, что приедешь, вот и приехал'. Кизи оглядывается вокруг, а потом устремляет взгляд вниз, в сторону палаточного плато, дома и шоссе, и говорит;
- Мы тут работаем на множестве уровней.
Энгбер держится за плечо и говорит:
- Не знаю, что это такое, Норман, но боль адская. Придется мне вернуться в Лос-Анджелес.
- Что ж, ладно, Ивэн...
- Как пройдет, я сразу приеду.
Норман, в общем-то, знал, что он не приедет, он и не приехал, однако Норману уезжать уже не хотелось.
Ну что ж, Монтажер, Автор Статей, Участник-Наблюдатель, вот ты и здесь. Приступай к своим монтажу статьям наблюдениям. Однако Норман все никак не начнет ни кромсать кинопленку, ни писать статьи для своего раздела. Почти с первых минут его обволакивает удивительная атмосфера этого места. Эта атмосфера - ну как ее опишешь? - мы тут кое-чем з а н я т ы, кое-чем п о г л о щ е н ы, но никто и не подумает ради тебя облекать это в слова. Облекать это в слова, - главная беда в том, что, как сразу же выясняется, здесь, в доме и в лесу, не так-то просто кого бы то ни было разговорить. Все настроены весьма дружелюбно, и большинство - довольно общительные люди. Но все они говорят о - ну как это опишешь? - о... ж и з н и, о вещах, которые здесь происходят, о вещах, которыми они занимаются или о в е щ а х столь отвлеченных и метафорических, что ему не под силу на них сосредоточиться. Потом он понимает: все дело в том, что им не интересна ни одна из тех общепринятых интеллектуальных тем, которые составляют основу разговоров лос-анджелесских интеллектуалов с понятием - стандартные проблемы, книги, кинофильмы, новые политические течения... Долгие годы и он, и его друзья только и говорили, что о продуктах интеллектуальной деятельности, об идеях, небылицах, несбыточных мечтах, неизвестных сторонах жизни, и подменяли этими разговорами саму жизнь - да. А здесь они даже не пользуются общепринятыми интеллектуальными терминами - для них это большей частью попросту в е щ и.
В е щ ь Кэссади состоит... Боже правый, Кэссади!.. именно Кэссади дано первому почувствовать аллегорию начинающегося у Кизи дня, аллегорическую жизнь, и каждый его поступок становится наглядной иллюстрацией к жизненному уроку - к примеру, его ГештальтЕзда - но это твой термин... Если кому-то и надо сесть за руль, это делает только Кэссади. Такова вещь Кэссади точнее, такова его вещь на одном из уровней. С какой-то целью они едут в гору, в Скайлонду, что на вершине хребта Кахилл. На обратном пути, на спуске с горы, Норман сидит на заднем сиденье, еще двое или трое разместились на заднем и на переднем, а за рулем Кэссади. Они начинают спуск, разгоняясь все быстрее и быстрее, деревья мелькают мимо, точно они кружатся в парке на каком-то аттракционе, только Кэссади совсем не смотрит на дорогу. И не пытается удержать руль. Правой рукой он крутит шкалу приемника. Вот попадется один рок-н- ролл - 'шу-би-ду-ба' - вот шкала натыкается на другой - 'у-у-у бэ-би да-ди да-да' - все это время Кэссади левой рукой отстукивает на рулевом колесе ритм, отчего, кажется, содрогается вся машина при этом голова его повернута назад, он смотрит Норману прямо в глаза и ухмыляется так, словно они сошлись во вкусах во время преприятнейшей беседы, разве что говорит один Кэссади, и это невероятная устная фибрилляция слов, безумная ностальгия: ''Плимут-46', ты же понимаешь, переключение передач, как у 'дэри куин', поравнялся с 'крайслером-47'. а в нем какой-то нервный коротышка с зефирной харей, тащится на малой скорости и мечтает весь мир затормозить, ты же понимаешь',все это, глядя Норману в глаза, с самой счастливой на всем белом свете улыбкой...
