— Как это? — продолжал подначивать я.

— Он извращенец, — ответил Феррелл. — Озабоченный. Он получает удовольствие только от того, что наблюдает, как этим занимаются другие.

— Но, наверное, когда-то он все-таки был нормальным, — предположил я. — Ведь у него есть дочь.

Феррелл криво усмехнулся.

— Его дочь? Жена ушла от него, не прожив с ним и года, и через три месяца у неё родился ребенок. Через несколько месяцев после этого она погибла в автомобильной катастрофе, и Сэнфорд взял ребенка к себе. Но все, кто знал их достаточно хорошо, ни минуты не сомневались в том, что отцом девочки мог оказаться кто угодно из полудюжины знакомых мужчин, бывавших у них в доме, включая шофера, но только не сам Сэнфорд.

— Я знаю, что он извращенец, — сказал я. — И это знаменитое зеркало у него в доме тоже видел.

— Я любил Айрис Меривейл, — тихо проговорил Феррелл, — но у меня не было желания обладать ею физически. Вы можете это понять, Холман?

— Наверное, могу, — осторожно ответил я.

— За свою жизнь я перетрахал достаточно женщин, чтобы чувствовать себя более или менее полноценным мужиком, — продолжал он. — Но вот с Айрис все было совсем иначе. Мне кажется, я был влюблен в её талант, а не в саму женщину.

— И что потом? — поинтересовался я.

— А потом настал такой момент, когда карьера её была закончена, она глотала барбитураты в огромных количествах, словно это были обыкновенные конфеты, а я пытался навсегда вычеркнуть её из своей памяти. Затем она позвонила мне из дома Сэнфорда и сказала, что у неё есть новый сценарий, по которому можно снять замечательный фильм, в котором ей очень хотелось сыграть главную роль. И она хотела, чтобы режиссером картины был я. Я же решил, что она, должно быть, уже окончательно выжила из ума, поэтому позволил себе восторженно поахать и выразил вслух свое восхищение идеей. Потом она рассказала, что Сэнфорд согласен дать денег на фильм и что он хочет срочно со мной встретиться. Тем же вечером я отправился на встречу с ним. Паулы дома не оказалось, так что нас там было трое.

Он закурил сигарету и сделал глубокую затяжку.

— Сэнфорд сказал, что даст денег. Айрис показала мне сценарий, и пока я его читал, они сидели напротив и молча смотрели на меня. Сам по себе сценарий был просто гениален, он как будто был написан специально для Айрис — для той Айрис, какой она была когда-то. И в тот вечер она действительно невероятным образом преобразилась. Она просто-таки сияла от счастья, замечательно выглядела, говорила осмысленно и даже шутила. И в конце концов, я согласился. Сговорились на том, что я буду продюсером и режиссером картины, а Айрис будет играть главную роль. И тут Сэнфорд сказал, что у него есть ещё одно условие.

Феррелл нервно затушил сигарету в стоявшей перед ним пепельнице.

— Он хотел, чтобы мы с Айрис занялись любовью, а он бы наблюдал за нами через свое проклятое зеркало! Я был возмущен до глубины души подобным предложением, и не преминул наговорить ему в ответ всяких гадостей; а потом мой взгляд остановился на Айрис, которая просто сидела и тихонько плакала. Она твердила, что это её последний шанс. Ее последний и единственный шанс снова вернуться на экран. Ведь Сэнфорд просил о такой малости. Неужели я её так ненавижу? Неужели она мне до такой степени противна, что сама мысль о том, чтобы один-единственный раз заняться с ней любовью вызывает у меня стойкое отвращение? А Сэнфорд — ублюдок! — сидел и самодовольно ухмылялся, наблюдая за этой сценой!

— И вы согласились? — спросил я.

— Да. — Он резко кивнул. — Я согласился. Хотя мне и стоило больших усилий довести дело до конца, зная, что все это время на нас из-за зеркала пялит глаза эта сволочь. К тому же все её порочные увлечения и страсть к наркотикам наложили отпечаток и на её тело. Как женщина она из себя уже ничего не представляла. Я имею в виду, физически. Но я сделал это ради нее, ради той женщины, в которую был когда-то безумно влюблен.

— И затем вы начали снимать фильм, — подсказал я.

— Это была одна сплошная неудача, начиная с самого первого дня съемок, — признался я. — Я пригласил одного из самых опытных операторов. Мы снимали при приглушенном освещении, с полупрозрачной сеткой поверх объектива, но никакие спецэффекты не могли скрыть главного, и просмотры текущего материала представляли собой довольно жалкое зрелище. К тому же она растеряла весь свой талант, утратила уверенность в собственные силы. Это было все равно, что иметь парализованную руку и пытаться работать кукловодом! И тем не менее я продолжал снимать, потому что другого выхода попросту не было. Затем, когда было потрачено около ста тысяч долларов и отснята примерно третья часть всего материала, начал возникать Сэнфорд. Он заявил, что не собирается больше переводить добро на дерьмо. И, честно говоря, я не виню его за это. Да и много ли найдется народу, кто согласится выложить сто тысяч долларов в обмен на возможность один раз подглядеть, как кто-то занимается любовью?

— Вам принадлежала половина негатива, — сказал я, — и вы оставили весь отснятый материал в залог Джемисону, в обмен на ссуду.

— Он купил мою долю и предоставил мне возможность в течение девяноста дней выкупить её обратно, — уточнил Феррелл.

— И до окончания этого срока остается всего два дня, — продолжал я. Джемисон уверен, что вы не станете выкупать у него негатив, так как в случае, если картина будет когда-либо закончена, то за вами сохраняется право продолжить работу над ней в качестве продюсера и режиссера, и вы предпочли бы иметь дело с ним, а не с Блэром.

— Это Джемисон так считает? — Он откинулся в кресле и тихонько засмеялся.

— А что, черт возьми, в этом смешного? — спросил я, начиная злиться.

В ответ он лишь покачал головой.

— Холман, я принес в жертву собственную карьеру. Сделал широкий жест в память о некогда великой актрисе. А знаете, что? Я передумал. Пожалуй, я все-таки выпью.

Я спустился к машине, забрал из неё бутылку водки и возвратился обратно в тесную, убого обставленную квартирку. Феррелл к тому времени уже держал наготове два стакана с кубиками льда, так что мне оставалось лишь наполнить их выпивкой.

— У меня есть тост, — мрачно объявил он, поднимая свой стакан. Давайте помянем безвременно ушедшую от нас Айрис Меривейл, которая могла бы стать самой величайшей актрисой на свете, но так не стала ею.

Мы выпили, и затем он снова начал подхихикивать.

— Может быть вы все-таки скажете, чего это вам так весело? И, возможно, я тогда тоже посмеюсь за компанию, — прорычал я.

— А почему бы нет? — Он снова наполнил свой стакан. — Сам-то я вот уже восемьдесят восемь дней ухохатываюсь над этой шуткой. И все в одиночку. Он отхлебнул ещё водки. — Ладно, слушайте. После всей этой истории с прекращением съемок Сэнфорд так ни разу и не побеспокоился о негативе, который остался у меня. Узнав, что Айрис умерла, я вдруг подумал о том, что, наверное, обязательно отыщется умник, кому захочется закончить картину и нажиться на её смерти. Я не мог этого допустить! Ведь она когда-то была известнейшей актрисой. Поймите, Холман, я просто не мог допустить этого!

— И что вы сделали? — спросил я.

Он снова нервно рассмеялся.

— И тогда я сжег проклятый негатив!

— Вы… — В какой-то момент я даже начал опасаться, что он лишился рассудка.

— Я сжег его, — радостно повторил он.

— А во что же тогда сейчас вцепился своими загребущими ручонками Джемисон? — недоуменно спросил я.

— Давным-давно, один мой приятель снял порнографический фильм, — начал рассказывать Феррелл. — В те времена единственным местом проката подобных шедевров были холостяцкие вечеринки и тому подобные сборища. Не то что сейчас, когда их показывают в местных кинотеатрах по всей стране.