к существованию, даже к власти над жизнью, «миром», и к очерчиванию того, что должно оставаться в тайне.
Именно здесь, сидя на скамье за этой партой, положив локти и запястья на покатый бортик, под оглушительный грохот воды, я начинаю разговаривать с божественными, евангельскими персонажами, со святыми, особенно с мучениками, а порой и с героями сказок, - утешая обманутых и усмиряя жестоких.
Я проговариваю вслух свои сочинения и порой вставляю в описания диалоги людей или животных: в зависимости от темы, свинья, фея... и жаба, малыш Бонапарт, Иосиф, проданный братьями, - в ту пору наши родители нянчатся со мной, и сестры нередко подталкивают меня к ним как «любимчика», чтобы добиться поблажки либо прощения, и эта черствость так больно ранит мне сердце, что я воображаю, как они тоже крадут меня и продают.
Эта маленькая парта - фундамент, челн, колесница моей грядущей жизни.
Из-за войны и оккупации головы у нас большие, а ножки тоненькие. Но мы бегаем целыми днями, поднимаемся в школу, спускаемся, носимся на переменах, а после уроков - в саду, во дворе дома. Порой, еще опьяненный гуляньем во дворе, я хватаюсь за свою парту, голова кружится, нужно заполнить ее словами, образами, и я выражаю их в речи. Я вздрагиваю, если в мою комнату входит - даже потихоньку - мать.
Слева от парты большой шкаф с домашними одеялами на верхней полке, ниже - одежда моего брата и моя собственная, да еще выдвижной ящик с варежками, чепчиками и т. п.
На этом шкафу, где хранятся дорожные чемоданы, с обоих концов балюстрады стоят две бронзовые кошки: скорее, египетские божества, нежели домашние животные. Засыпая по ночам, я смотрю с кровати, как они созерцают вечность: для них нет ни «до», ни «после», впереди вечности столько же, сколько и позади. И все же их взоры устремлены в будущее, к лунным лучам, пробивающимся сквозь ставни.
Напротив кровати две этажерки с остатками уже прочитанных книг: «Гедеон-Заправила», «Сказки Дядюшки Бобра», иллюстрированные книжечки Беатрис Поттер, «Кролик Питер»; новые книги: «Сказки» Перро, «Сказки» Андерсена, Жюль Верн; «Зеленая библиотека»: Джек Лондон («Белый клык», «Зов джунглей»), Диккенс («Дэвид Копперфильд», «Оливер Твист»), Гектор Мало («Без семьи»)[128], «Пиноккио», Лафонтен, «Отверженные», «Сказки просто так» того же Киплинга, графиня де Сегюр («Приключения Сонички», «Генерал Дуракин»)[129], Наполеон, «История Жана Бара[130], корсара Людовика XIV», «Золотая легенда моих крестников», «Ги де Фонгаллан» [131], «Маленький лорд Фаунтлерой»[132], «Том Плэйфэйр»[133], «Песнь о Роланде», «Роман о Лисе»[134], «Дитя» Валлеса[135]. Позднее я уже читаю «Рассказы из древнегреческой мифологии и драматургии» и «Рассказы из японской драматургии», изданные «Фернан Натан», где встречаю «Историю Аматэрасу», японской богини Солнца, - и на следующий день смотрю на Солнце, дотоле бесполое, как на женщину, - отчего оно лишь сильнее меня согревает.
Разумный возраст, семь лет - для меня возраст света, световых лучей, лучей световых следов: солнечные лучи, лунный свет, пробивающийся между ставнями, - промежутки, в которых со мной говорит Христос, - радуги, отражения, отблески бензина на асфальте, свечи, плошки, светляки, воск и абсолютный свет святого причастия и красной лампадки в дарохранительнице на алтаре либо сбоку. Во время частной репетиции причащения, весенним вечером, на белой заре, я подхожу к алтарным ступеням, а все остальные обступают священника, каноника Катона, и тот поворачивает голову к дальней части церкви, я бегу к алтарю и тяну руку, запястье и кисть к лучу красного света, исходящему из дарохранительницы. Открытая, освещенная дарохранительница смешивается для меня со святая святых, ведь тогда я уже читаю в маленькой иллюстрированной Библии, что в Иерусалимском храме хранится оригинал десяти заповедей, начертанных десницей самого Господа. Но здесь тело Его распятого Сына, и это светится Его кровь.
Два-три года назад, держа мать за руку, я вижу, как над головой священника помощники возносят монстранцию[136], и одновременно слышу колокольчики, которыми звенят дети на хорах, тогда мне кажется, словно эту музыку испускают золотистые лучи монстранции, задевая, скребя о какую-то райскую материю, наподобие тех, что мы видим на картинах, и когда мать говорит мне, что Христос явится в облатке, которую священник еще поднимет над собой, я всматриваюсь в темную глубину хоров, дабы узреть, как Он приходит, покачиваясь, будто на волнах.
Глубь хоров нашей церкви, боковые часовни, дверь в ризницу представляются мне тайными приделами, потусторонним миром с облачением, живописью, слоями живописи, сосудами, предметами, секретными сборищами, перемещениями или хождениями, божественными либо дьявольскими левитациями, дьяволом в темноте, с одной стороны темным, а с другой Богом, святыми в озаряющемся мраке.
В те времена алтарь находится в глубине хоров, и священник служит спиной - золотистой, фиолетовой, красной, зеленой или траурной - к верующим.
Каждый четверг после полудня я хожу в дом священника, где кюре и викарий преподают нам катехизис. Большой дом, высокий и черный, на узком участке улицы, ведущей к Верхней Луаре, почти напротив богадельни, с несколькими комнатами, убогими и пустыми: иногда, поднимаясь по лестнице, я вижу в открытую дверь квартиры мрачный интерьер, в котором живет священник; на столе из белого дерева, застеленном клеенкой, початый круглый хлеб, а рядом тарелка масла, усеянная мухами, и литр вина. На стене большая картина, вероятно, портрет прежнего каноника.
На уроке приятнее и вольнее, чем в школе, но мальчики и девочки все еще разделены: мы приходим с лугов и полей с дикими цветами, васильками, маками, дроком, лютиками... которые кладем на стол, отчего в зале светлее и хорошо пахнет, - над нами летают насекомые, выползающие из цветов и ветвей, - а учиться веселее.
Пустынные акриды св. Иоанна Крестителя, - за которого мы принимаем Нане, главного местечкового пьяницу, - ветви, хворост, - проход осла, везущего бочонки вина по темной улице внизу и вновь начинающего реветь, выходя на солнце, - а вот и Христос, въезжающий в Иерусалим - Бург-Аржанталь,- на ослице, взятой напрокат в Сен-Совёре, по верхнелуарской дороге.
В конце лета 1948 года кюре Катон умирает, и во главе прихода становится Антуан Жирарден: сын железнодорожного сторожа с долины Форез, кюре Сен-Жан-ла-Ветра во время оккупации, - он прячет там еврейские семьи, - это высокий, уже седой, энергичный и добрый человек, смелый и терпимый. Он живет очень бедно, ходит пешком или ездит на велосипеде по деревне, окрестным хуторам, осведомляется обо всем и обо всех, помогает, ухаживает, наставляет, проповедует с умением и отвагой: я слышу, как он обличает с кафедры подавление Мадагаскарского восстания: он никогда не осуждает конкретных людей, а лишь поступки, учреждения; он также немного занимается целительством и лозоходством: крестьяне, инженеры Лесного ведомства приглашают его в луга, поля, чтобы он обнаружил воду с помощью своей раздвоенной палочки. Для меня он тот, кто, отыскивая родники, познает первопричину всего, источник святости в каждом ребенке. Несмотря на его политическую смелость, мой отец любит его, как святого монаха, следит за его здоровьем, подкармливает.
Порой мы, дети, изучающие катехизис, идем вслед за ним к тому месту, где он должен искать воду, и смешиваемся со взрослыми, окружившими лозоходца; под вечер мы видим в ярко-зеленой ложбинке с последними розовыми лучами на самом дне крестьян в синем; в его всегда красноватых руках дрожит палочка, и мы бросаемся рыть землю под свежей травой и слоем торфа, а крестьяне отгоняют нас и берутся за лопаты: из священной грязи бьет ключ.
В школе грамматика, история, география, наглядные уроки проясняют и одновременно затемняют постижение мира. На наглядном уроке мы узнаем про строение и горение свечи, озаряющей самые ужасные побоища в истории, о которых нам рассказывает дрожащий от гнева монах: Варфоломеевская ночь, Разграбление палатината, Сентябрьские убийства[137]...
Карта Французской империи, висящая на стене, - все еще карта мира, с запада на восток, от Таити до Новой Каледонии, включая Америку, Африку, Австралию. Британская империя, недавно лишившаяся Индии, тесно связана с нашей. Как и в Бург-Аржантале, в мире есть небо, земля и недра, водоемы, там муссоны, тут
