поиски.

— А Антония? Если инквизиторы приблизятся и услышат ее крики…

— Для этого ей надо закрыть рот! — запальчиво бросила Матильда и, достав кинжал, бросилась к жертве.

— Стойте, остановитесь, несчастная! — воскликнул Амбросио, отнимая у нее уже занесенный кинжал. — Что вы делаете? Вы не подумали, что несчастная уже достаточно настрадалась из-за ваших гибельных советов? Почему Господу было не угодно, чтобы я никогда им не следовал и никогда вас не встречал!

Взгляд, который бросила Матильда в ответ на его брань, пронзил темноту, словно вспышка молнии.

— Бессмысленная ссора! — воскликнула она тоном, полным такого гнева и достоинства, который мгновенно привел его в замешательство: он почувствовал в ее позе скрытую угрозу, в смысл которой ему не хотелось вдаваться.

— Вы еще не решаетесь отнять у нее жизнь, оскверненную вашими же стараниями, жизнь, которая отныне может быть только в тягость? Ну так пусть она живет, чтобы вы могли убедиться в собственном безумии! Хватит! Я предоставляю вас вашей несчастной судьбе и разрываю наш союз! Тот, кто дрожит от страха, боясь совершить такое незначительное преступление, не заслуживает моей защиты. Слушайте, слушайте, Амбросио! Вы не слышите шагов солдат? Они идут, и ваша участь решена!

Говоря это, она вдруг изменилась в лице, и монаху показалось, что все самые гнусные, низкие страсти, которые сдерживались до сих пор, прорвались теперь кровавым фонтаном. Вдруг в склеп ворвался пугающий свет, открывая для Амбросио самые страшные перспективы.

— Смотрите же, кто идет, — сказала монаху Матильда, — ЧЕРЕЗ ДВЕРЬ, КОТОРУЮ Я ЗАБЫЛА ЗАКРЫТЬ!

В полумраке подземелья уже отчетливо отдавался звук торопливых шагов.

Амбросио ринулся к двери, от секрета которой зависело его спасение и которую Матильда действительно забыла закрыть. Не успел он еще дойти до двери, как Антония со скоростью стрелы пересекла порог и полетела туда, откуда исходил шум. Услышав, что Матильда произносит имя Лоренцо, она решила сделать последнюю попытку и добраться до него; через открытую дверь шум шагов доносился все более и более отчетливо; она собрала последние силы и раньше, чем Амбросио понял, что она задумала, обогнала его и побежала на звуки голосов.

Придя в себя от неожиданности, настоятель бросился за ней вдогонку. Напрягая все силы, Антония попыталась бежать быстрее. С каждым мгновением враг приближался, она слышала его шаги за спиной, затем затылком почувствовала его дыхание. Он настиг ее; запустил руку в ее развевающиеся локоны и попытался утащить ее обратно в склеп. Антония сопротивлялась изо всех сил; она обхватила руками один из столбов, поддерживающих свод, и громко звала на помощь. Напрасно настоятель пытался заставить ее замолчать.

— На помощь! — отчаянно кричала она. — На помощь! На помощь! Ради Бога!

Шаги солдат мгновенно перешли в настоящий галоп. Они раздавались все отчетливее и громче с каждой секундой, и в каждое мгновенье настоятель готов был увидеть инквизиторов. Антония с отчаянием сопротивлялась, и он заставил ее замолчать самым ужасным и самым бесчеловечным образом. У него в руке еще оставался кинжал Матильды. Не давая себе времени на размышление, он поднял руку и дважды погрузил кинжал в грудь Антонии! Слабо вскрикнув, она упала. Монах попытался ее унести, но она застревала у колонн, и в тесноте нести ее было очень тяжело. В этот момент на стенах заиграл свет приближающихся факелов. Боясь быть обнаруженным, Амбросио был вынужден бросить свою жертву и побежал к склепу, где оставил Матильду.

Но его заметили. Дон Рамирес, подбежавший первым, увидел на земле женщину, истекающую кровью, и мужчину, пытающегося убежать: его спешка и смятение выдавали в нем убийцу. Дон Рамирес и несколько солдат тотчас бросились за ним в погоню, тогда как остальные, вместе с Лоренцо, окружили раненую незнакомку. Они кое-как приподняли ее, поддерживая со всех сторон. От боли она лишилась чувств; но вскоре стала подавать признаки жизни: медленно открыла глаза и, подняв голову, откинула назад свои густые волосы, которые до этой минуты скрывали ее лицо.

— Боже всемогущий! Это Антония!

С этим криком Лоренцо подскочил к стражникам и подхватил ее на руки.

К несчастью, хоть и направляемый неверной рукой, кинжал все же достиг цели. Раны были смертельными, и Антония чувствовала, что умирает; но те немногие минуты, что ей еще оставались, были минутами блаженства.

Горе, отразившееся на лице Лоренцо, страстность его жалоб, его беспокойство, бесконечные вопросы о ее ранах, — все убеждало Антонию, что ей принадлежит вся его любовь. Она воспротивилась, когда ее захотели вынести наружу, из страха, что любое движение может ускорить ее смерть: она не желала терять ни одной минуты из тех, которые приносили ей новые доказательства любви Лоренцо и давали возможность убедить его в своем чувстве. Она сказала, что не будь осквернена, то могла бы оплакивать свою близкую кончину, но для нее, обесчещенной и опозоренной, смерть — это счастье: она никогда не смогла бы стать его женой, а потеряв эту надежду, решила умереть без вздоха сожаления. Она просила его быть мужественным, умоляла не предаваться бесполезной скорби и заявила ему, что он теперь — единственный, с кем ей жаль расставаться. Скорее усиливая, нежели облегчая боль Лоренцо этими нежными словами, она продолжала говорить с ним до последнего мгновения. Ее голос ослаб и скорее напоминал дыхание; темное облачко заволокло взгляд; сердце стало биться медленно и неровно; каждый миг, казалось, говорил, что конец близок.

Она лежала, опустив головку на грудь Лоренцо, и ее губы продолжали шептать ему слова утешения. Она замолчала, когда башенные часы монастыря начали отбивать время. Внезапно глаза Антонии вспыхнули небесным огнем, казалось, в ее тело вернулись сила и жизнь: она приподнялась на руках своего возлюбленного и воскликнула:

— Три часа! Матушка, я иду!

Затем она скрестила руки и умерла. Лоренцо в отчаянии наклонился над ней. Он обливал слезами лицо своей невесты, которая, казалось, еще улыбается ему с той стороны могилы, и упрямо отказывался расстаться с трупом. Наконец силы изменили ему, и он, почти такой же бездыханный, как несчастная Антония, позволил увести себя из подземелья и перенести во дворец Медина.

Амбросио, преследуемому буквально по пятам, все же удалось добраться до двери склепа. Когда дон Рамирес добежал до нее, она уже была заперта, и прошло достаточно много времени, прежде чем убежище беглеца было обнаружено. Но упорство солдат восторжествовало над этой последней хитростью. Как бы мастерски ни была замаскирована дверь, она не могла ускользнуть от проницательности инквизиторов. Они силой высадили ее и ворвались в склеп, к великому ужасу Амбросио и его напарницы. Смятение монаха, его попытки спрятаться, его поспешное бегство и пятна крови на одежде не оставляли сомнений, что именно он — убийца Антонии. Но когда в нем узнали безупречного Амбросио, «Божьего посланца», идола Мадрида, присутствующие оцепенели от изумления и с трудом убедились, что то, что их поразило, не было видением. Настоятель не пытался ничего отрицать, но хранил угрюмое молчание. Его схватили и связали; та же самая участь постигла Матильду. Ее капюшон откинулся, нежность черт и роскошь золотистых волос выдали ее природу, и это обстоятельство стало причиной нового изумления. Кинжал был найден в той могиле, куда его кинул монах; и после самого тщательного расследования, проведенного по всей протяженности подземелья, оба виновника были доставлены в тюрьму Инквизиции.

Дон Рамирес принял предосторожности, чтобы народ не узнал ни о преступлениях, ни о том, кем были эти узники. Он боялся повторения беспорядков, вызванных арестом аббатисы монастыря Святой Клары; а потому довольствовался тем, что рассказал о преступлениях настоятеля только монахам-капуцинам. Чтобы избежать позора публичного обвинения и опасаясь ярости народа, от которой им только что едва удалось оградить свой монастырь, монахи поспешили позволить инквизиторам посетить его тайком. Но новых открытий это не принесло. Предметы, найденные в кельях Матильды и настоятеля, были извлечены и унесены в суд Инквизиции, чтобы служить вещественным доказательством. И вскоре все стало как прежде, в Мадриде вновь воцарились порядок и спокойствие.

От монастыря Святой Клары остались стоять только каменные стены, которые устояли перед двойным