Константин стоял над Пятыми военными вратами Месотейхона и щурился, прикрывая глаза от восходящего солнца, — наблюдал за утренним построением турок. Рядом с императором стоял Иоанн Далмат. Нотар был неподалеку — на Влахернской стене. Осада продолжалась уже десять дней, и за это время ни одно ядро и ни одна стрела еще не пронеслись в направлении городских стен. Пока воины ждали на стенах, с каждым днем приходя все в большую тревогу, в турецком лагере царило обескураживающее спокойствие. И вот настал момент, когда враг все же зашевелился. Хотя император и боялся грядущего побоища, ожидание и страх сделались невыносимыми.

На пригородной равнине турки наконец выстроились, каждый отряд под своим знаменем. Посреди строя янычар, прямо напротив Константина, реял флаг Мехмеда: белый, изукрашенный арабской вязью. Заревели горны, войско отозвалось дружным криком, и под грохот барабанов, под цимбалы и звон колокольцев отряды двинулись на город. После утренней тишины шум приближавшегося войска казался оглушительным.

— Приготовиться к бою! — Константин закричал изо всех сил, стараясь перекрыть шум.

Но тут горны заревели снова, и турецкое войско остановилось.

— Что же они встали? — воскликнул император. — Почему бы просто не атаковать и покончить со всем?

— Не думаю, что они решили напасть прямо сейчас, — осторожно заметил Далмат. — Ваше величество, смотрите: они высылают герольдов.

По всему турецкому фронту через сотню шагов друг от друга выступили герольды в красных кафтанах, сопровождаемые знаменосцами с белыми флагами перемирия, развевавшимися на ветру. Остановились в паре шагов от рва, приставили к губам горны и одновременно издали оглушительный рев. Не успели его отголоски утихнуть, как герольды по-гречески завопили в унисон.

Стоявшему на стене Константину их голоса представлялись шумом волн, набегающих на берег: слышны то отчетливо, то совсем слабо. Но смысл был ясен: это призыв сдаваться.

— В согласии с законом Пророка… великий султан обещает пощадить тех, кто сдастся ему. Семья и собственность любого сдавшегося пребудут в безопасности. Отказавшимся… никакой пощады. Время решать… до восхода солнца завтрашнего дня.

Передав послание султана, герольды возвратились в строй. Войско султана развернулось и двинулось назад, в лагерь.

— Ваше величество, мне выслать ответ? — спросил Далмат.

— Не нужно. Но пусть в городе узнают: ворота сегодня будут открыты для всех, кто решит уйти.

— Но, господин, у нас и так не хватает людей! Нам нельзя выпускать тех, кого можно поставить на стены.

— Я не стану понуждать к битве тех, кто предпочтет спастись бегством. От их оружия будет мало проку. Открой ворота для тех, кто решил сдаться, и молись, чтобы наши люди предпочли честь султанским обещаниям. И еще: вели принести мне сюда еды.

— Прямо сюда, ваше величество?

— Ночь будет долгой, и я предпочту провести ее здесь, нежели чем метаться по дворцовым залам. Я верю, что мои люди выберут остаться и драться за город. Но если кто-то захочет уйти — пусть напоследок посмотрит на лицо своего императора.

Прошла ночь, наступило утро. Турецкий лагерь ожил, зашумел — огромное войско готовилось к битве. Мехмед взошел на вал и посмотрел из-за палисада на внушительные стены Константинополя и ворота, простоявшие открытыми всю ночь. В тусклом брезжущем свете он различил силуэт императора. Улу доложил: тот простоял всю ночь. За это время из гавани ускользнуло семь венецианских кораблей, но из ворот не вышел никто. Ни один человек не дерзнул предстать пред очами императора. Когда же лучи восходящего солнца коснулись верха ворот, их створки медленно сомкнулись. Греки отвергли ультиматум султана. Срок милости истек.

— Они храбры, этого нельзя отрицать, — сказал Мехмед Улу. — И хорошо — тем слаще будет наша победа.

Он повернулся к Урбану, командовавшему дюжиной пушкарей, которые закатывали гигантское — в целых четыре фута — ядро в самую большую пушку, какую только видывал этот мир. Ствол ее длиною в двадцать семь футов был подвешен на толстых веревках к деревянной раме — так Урбан придумал погасить чудовищную отдачу. По его расчетам, она бы уничтожила любой деревянный станок, обычно используемый для пушек меньших. Урбан назвал свое дьявольское творение «Дракон». Мехмеду понравилось имя, и он приказал художникам разрисовать ствол извивистыми телами драконов. Султан хотел, чтобы ужасающий грохот орудия стал первым, что услышат этим утром христиане. Голос монстра объявит им: «Осада началась, и конец ее близок».

— Урбан, пушка готова? — спросил султан.

— О великий султан, готовее некуда! Она подвешена не слишком надежно, но первый выстрел, думаю, выдержит.

— Уверен? Ты же знаешь, сколь многое зависит от «Дракона».

— Я жизнью поручусь за ее надежность, — хвастливо заявил Урбан и побледнел, едва сообразил, что именно пообещал.

— Что ж, коли поручишься жизнью — я принимаю вызов. А с моей стороны я ставлю твой вес золотом. Если пушка выдержит и ядро долетит до стены — ты выиграл. Готовься и стреляй.

— Да, господин! — выдохнул Урбан, затем повернулся к пушкарям и скомандовал: — Открывайте палисад!

Те потянули за веревки, и часть стены на шарнирах, прикрывавшая пушку, отворилась. Урбан поспешил в последний раз проверить, все ли надежно закреплено, взял горящий фитиль.

— Ваше величество, вам лучше прикрыть уши! — посоветовал он султану.

Мехмед прикрыл уши, и венгр приложил фитиль к запальному отверстию. В тот же миг пушка изрыгнула длинный язык огня и дернулась назад. Платформа содрогнулась. Даже и с закрытыми ушами у Мехмеда зазвенело в голове. Он повернулся проследить, как летит огромное ядро. Казалось, что-то медленно плывет сквозь воздух, преодолевая две сотни ярдов до стены целую вечность. Перелетело через ров и — врезалось во внешнюю стену. Вздыбилось облако пыли, полетели обломки. До ушей докатился грохот удара. Пыль постепенно осела, и стали видны разрушения, причиненные ядром. Христиане увешали стены полосами кожи, тюками соломы и шерсти в надежде смягчить попадания ядер, но эти жалкие меры нисколько не помогли. Ядро попало в середину стены и прошибло ее насквозь. Как раз когда ветер окончательно развеял пыльное облако, оставшаяся часть стены над дырой обвалилась. Турецкое войско взорвалось криками ликования.

Мехмед обернулся поздравить мастера и увидел, что задняя часть пушки все-таки сорвалась с веревок, придавив человека. Урбан с командой работали ломами, пытаясь приподнять чудовищное орудие и убрать огромную тяжесть с расплющенных ног несчастного, который не то потерял сознание, не то уже умер.

— Почините пушку, — велел султан. — Я хочу, чтобы до заката она выстрелила снова.

— А как быть с нашим спором? — спросил осторожно Урбан, поскребывая шею.

— Часть условия выполнена — ядро достигло стены. Часть — нет, ибо пушка сорвалась. Я бы назначил ничью.

Урбан поклонился.

— Кроме того, без тебя некому исправить орудие. Приступай.

— Да, мой повелитель, — гаркнул Урбан и принялся орать на пушкарей.

— Улу, прикажи другим пушкарям: как только подготовятся к стрельбе, пусть сразу и начинают, — распорядился султан. — Пусть палят днем и ночью. Сосредоточиться лучше на Месотейхоне. Скажи, что тот, кому удастся обрушить часть стены, получит сотню золотых асперов. Стены Константинополя простояли больше тысячи лет. Посмотрим, сколько нам понадобится времени, чтобы рассыпать их в пыль!