Справа, нервно потирая руки, выстроились придворные Мурада. Слева стояли тихие, укутанные в чадры жены Мурада и Мехмеда. Дюжина янычар ограждала место, где полагалось восседать султану.

Мехмед насмотрелся вдоволь и наконец вышел из-за занавеса. В зале мгновенно воцарилась тишина — лишь слабым вздохом зашуршали шелка, когда все разом склонились перед новым правителем. Сердце его, казалось, готово было выскочить из груди, но Мехмед спокойно и величаво прошествовал к тронному месту, зная: на него смотрели сотни глаз. Одет был молодой султан в белую чалму и халат розового шелка, расшитый причудливыми золотыми узорами, черная борода коротко подстрижена. Он изящно и величественно уселся, опершись на левую руку. Знал: большинство гостей не видели его с тех пор, как впервые взошел на трон безбородым мальчишкой двенадцати лет. Было это семь лет назад. Теперь покажет всем: он уже не мальчишка, он знает, как должно править настоящим султанам!

Прежде всего Мехмед обратился к отцовским придворным.

— Займите обычные места! — приказал он, и ему почудился вздох облегчения, вырвавшийся одновременно из многих глоток.

Придворные уселись на подушках, разложенных в порядке, соответствовавшем занимаемому рангу в султанском диване. Зря волновались — они хорошо служили отцу, сын нуждается в их опыте и знаниях, позволит делами доказать верность. А если кто-либо окажется изменником — соглядатаи вмиг донесут, и предатель поплатится головой. Мехмед не сомневался: в худшем случае лишь один отцов советник станет злоумышлять против сына. Обезглавливание весьма отрезвляюще действует на любителей плести заговоры.

Затем Мехмед именовал визирей Оттоманской империи, призывая одного за другим к трону. Заслышав свое имя, каждый выступал вперед и низко кланялся.

— Халиль-паша, великий визирь Оттоманской империи, — начал именовать Мехмед, утверждая Халиля на его месте.

Хотя он все еще злился на Халиля за то, что именно тот настоял на возвращении Мурада к власти, но в дарованиях и в полезности великого визиря не сомневался. А чтоб умерить его влияние, назначил в помощники соперников, Суруджу-пашу и Заганос-пашу. Последним утвердил в должности главного евнуха и младшего визиря Шехаба ад-Дина, единственного, кому доверял тогда, в бытность свою на троне в первый раз.

Затем он обратился к женщинам гарема. Первой шагнула вперед Ситт-хатун, выразила соболезнования по поводу смерти отца и поздравила Мехмеда с восшествием на трон. Следом вышла Гульбехар, и Мехмеду пришлось постараться, изображая спокойствие и равнодушие. После жен нового султана выступили жены старого. Первой — последняя из них, бездетная сербка-христианка Мара. Ее Мехмед приказал отослать к отцу. Второй — юная Хадиджа, любимица Мурада и мать его младшего сына. Она была совсем молода, моложе Мехмеда, и, говоря, едва справлялась с душившими ее рыданиями. Султан подумал: скорбит ли она из-за потери господина и любимого мужа? Или причина в предугаданной судьбе сына? Ведь в то время, пока Хадиджа, задыхаясь, выражала соболезнования султану и поздравляла с восшествием Мехмеда на трон, султановы слуги топили ее отпрыска Ахмеда в бассейне гарема. Мехмед не питал злобы к мальчику, но тот был претендентом на трон и потому должен был умереть.

Наконец Мехмед обратился к собравшейся знати:

— Мои беи, паши, эмиры — знатные люди моей империи, благодарю вас за то, что решили почтить меня присутствием. Вы хорошо послужили моему отцу — и ваша служба скоро понадобится мне. Пред вами я, султан, клянусь на Коране: да не буду знать я покоя, пока Константинополь не падет перед нами! Всех решивших встать под мое знамя ожидают богатства и слава! Вместе мы обратим в пыль тех, кто так долго противился нам! Вместе мы завоюем для Оттоманской империи новую столицу, и она познает золотой век!

Гул одобрения пробежал по толпе. Сперва десятки, затем сотни голосов повторили одно и то же, и наконец голоса слились в оглушительное: «Слава Мехмеду, султану оттоманов!»

Ситт-хатун сидела в саду, наслаждаясь солнцем и неожиданно теплым зимним днем. Анна устроилась рядом, а между Ситт-хатун и Анной лежал Селим — крошечный, одномесячный. Ситт-хатун сюсюкала с малышом, тот радостно гукал в ответ. Кто бы мог поверить: года ведь не прошло с тех пор, как она бежала из Эдирне униженная, ничтожная, спасающаяся от убийц. А теперь стала икбал — мать наследника престола. И не важно, что неизвестно, чей Селим сын, Халиля или Мехмеда. Это был ее сын — и в один прекрасный день он станет султаном.

Из покоев Гульбехар, чьи окна выходили в сад, раздался пронзительный крик. Ситт-хатун улыбнулась — Гульбехар не могла смириться с опалой, и злоба соперницы радовала. Та завыла исступленно, и даже различались в ее вое слова: «Неумехи! Балованное отродье!», наконец финальный взвизг: «Все вон!» Захлопали двери, и воцарилась тишина.

Мгновение спустя во дворе появилась одалиска с плачущим Баязидом на руках. Молоденькая, не старше четырнадцати. С виду похожа на русскую: бледнокожая, с темно-рыжими волосами. Она пошла за живую изгородь из вечнозеленого кустарника, уселась там. Через минуту Баязид прекратил плакать, и послышались сдавленные, судорожные всхлипы русской. Ситт-хатун стало жаль и девочки, и Баязида — Гульбехар срывала на них злость. Баязиду-то особенно достается, он всегда под рукой. А может, подружиться с ними? И им польза, и ей не помешает иметь друзей в окружении Гульбехар.

Ситт-хатун жестом приказала слугам оставаться на местах, а сама пошла к одалиске, уже отершей слезы. Баязид сидел рядом, забившись в тесный уголок между кустами. Ситт-хатун уселась на траву рядом с нянькой. Малыш выглянул опасливо — чудный ребенок, светлокожий и белолицый, как мать, и большеносый, как отец. Левую щеку малыша уродовал иссиня-черный кровоподтек.

— Здравствуй, маленький принц! — сказала султанша.

— Здравствуйте, — ответил малыш.

— Вам нельзя говорить с ним, пожалуйста, — взмолилась служанка, глянув на окна покоев Гульбехар. — Нельзя, чтобы она видела вас со мной! Пожалуйста, уходите!

Но Ситт-хатун не двинулась с места.

— Я вижу, Гульбехар не слишком хорошо с тобой обращается, — спросила султанша и, наклонившись, коснулась руки служанки. — Ты провинилась или мальчик?

Нянька отвернулась — на глаза ей вновь набежали слезы.

— Я — ее служанка. Я не могу говорить плохое про нее. Мне вообще нельзя с вами говорить. Госпожа твердит, что вы опасны.

— Разве я выгляжу опасной? — тихо спросила Ситт-хатун.

Нянька покачала головой.

— Я ведь тоже мать. Мне больно видеть, как страдает дитя.

— Моя госпожа сказала: когда Селим сделается султаном, вы пошлете людей убить Баязида.

— Какая чепуха! — воскликнула Ситт-хатун.

Конечно, когда Селим взойдет на трон, Баязида непременно убьют, но Ситт-хатун к этому не будет иметь отношения.

— Клянусь тебе: я никогда не причиню вреда этому ребенку. Не все в гареме столь же бессердечны, как Гульбехар.

— Она — чудовище! — воскликнула девушка с неожиданной яростью. — Баязида бьет, а над служанками вовсе измывается! Я-то могу перенести побои, но Баязид — всего лишь ребенок!

В покоях Гульбехар лязгнула дверь — и служанка окаменела от ужаса.

— Идите! — зашептала, дрожа. — Она не должна видеть меня с вами!

— Я понимаю и сейчас уйду. Но скажи: как тебя зовут?

— Кача, госпожа.

— Кача, я представляю, насколько тебе тяжело. Если захочешь увидеть друзей — мои покои открыты для тебя. У мальчика должно быть место, где он может не бояться своей матери.

— Госпожа, да разве это возможно? Гульбехар никогда не допустит!

— Она никогда и не узнает. Есть секретный проход, соединяющий твои покои с моими. Скажи, в какой комнате живет Баязид?

Служанка указала на окно.