убар, который долго бьет крыльями, перед тем как начать свой тяжелый полет; все же дышать было можно. Мы двигались на запад, прямо на заходящее солнце, чуть уклоняясь в сторону, чтобы достичь холмов. В одном лье перед нами, между двумя фиолетовыми холмами, вырисовывался небольшой треугольный проход.

— Вижу дорогу, — сказал Али, указывая на дефиле как раз там, куда опускалось светило. Это на самом деле был северо-западный проход и дорога на Айн-Махди.

— Там скрывается солнце, — романтично заметил Аумер.

Еще несколько минут оно продолжало светить нам в лицо, и я ехал с закрытыми глазами, чтобы смягчить его неумолимый блеск. Ощущение жара на щеках постепенно исчезало, уменьшилось жжение под веками, и, открыв глаза, я увидел пунцовый диск с полукруглой выемкой внизу, который быстро опускался за горизонт; затем диск стал пурпурным, и, выражаясь словами Аумера, небесный путник исчез. Менее чем через минуту мы услышали пушечный выстрел в городе. Мул Али и обе лошади спаги одновременно ощутили подземный толчок.

— Мой лейтенант, я забыл флейту, — сказал Аумер и неожиданно повернул коня.

Не дожидаясь ответа, он пришпорил лошадь и помчался во весь опор к Баб-эль-Гарби. Мы обернулись, чтобы проводить его взглядом. Клок белого порохового дыма покачивался над старым бастионом Серрен. Ночь спускалась на город.

— Меня беспокоит, — сказал лейтенант, внимательно глядя на запад, — что нет и намека на появление луны.

Ты знаешь, что рамадан — пост арабов — продолжается между двумя лунами, то есть чуть меньше солнечного месяца. Ежедневное воздержание начинается в ту едва уловимую, условную минуту, когда «нельзя отличить черную нить от белой». Месяц поста истекает в не менее спорный момент, когда три Аду заявляют, что увидели молодую луну. Однако луна в первый день встает и заходит вместе с солнцем и едва заметна в очень короткий промежуток времени в сумерках. Но даже если она появляется, достаточно легкого облака тумана, чтобы скрыть ее и продлить рамадан еще на сутки. Итак, есть в чем сомневаться, но вопрос слишком серьезен, и арабы столь нетерпеливы, что на исходе 28-го дня все, в том числе и тольба*, придерживаются единого мнения.

Уже почти наступила ночь, когда мы достигли гребня, медленно пробираясь цепочкой по каменистой площадке, звенящей под копытами лошадей, как гранитная мостовая, и так гулко, что, казалось, под ней скрывается пустота. В темноте послышался конский топот, и мимо нас галопом проскакал Аумер, без труда взбираясь по скользкой тропинке; он был с флейтой и курил сигарету.

— Дай мне прикурить, — попросил лейтенант.

Аумер нагнулся к седлу, дал огня, а затем занял свое место впереди, рядом с Бен Амером.

Лейтенант повернулся ко мне и сказал:

— От него пахнет бараниной! Я уверен, что он вернулся, чтобы поесть. А как же рамадан? — крикнул он Аумеру.

— Закончен, мой лейтенант, — весело ответил тот.

— А луна?

— Ее видели.

— Кто же?

— Все.

— Ладно, тем лучше, — сказал я лейтенанту, — жители Айн-Махди успеют утолить голод до нашего приезда, и мы можем надеяться на хороший прием.

Некоторое время мы следовали за коричневыми силуэтами двух всадников, чьи головы в капюшонах вырисовывались в тридцати шагах перед нами на фоне еще освещенного красноватого неба; потом силуэты стали более расплывчатыми и растворились на потемневшем небе; еще несколько мгновений ориентиром нам служил серебристый круп белой лошади Бен Амера, наконец исчезла из виду и лошадь вместе с седоком, и нам оставалось определять путь по сухому стуку семенящих шагов мула и похожему на дорожные сигналы металлическому позвякиванию стремян.

Мы пересекали неровную, холмистую местность, предоставив себя инстинкту животных даже на самых сложных участках; они шли с отпущенными поводьями столь же уверенно, как и средь белого дня, не скользя и не высекая искр, так как ни одна из лошадей не была подкована. Мы догадывались по далеко разносящемуся стуку копыт и по неровному аллюру, что едем по каменистой дороге, и, наоборот, более мягкое движение, приятно убаюкивающее всадников, предупредило, что характер местности изменился и мы вступили в пески. И тогда справа от нас появились едва видимые длинные бледные дюны с темными пучками травы.

Ночь была чудесна, спокойна, тепла, небо все горело звездами, как бывает в конце июля. От горизонта до зенита мерцали мелкие звезды, от которых шло слабое свечение, среди них сверкали крупные белые звезды и проносились бесчисленные метеориты, некоторые столь ярко сверкавшие, что моя лошадь встряхивала головой, обеспокоенная их огненными шлейфами. Неподвижный воздух был пропитан тишиной, которая нарушалась неведомым и неописуемым шорохом, исходящим с небес, казалось, его производили трепещущие небесные светила.

Мы ехали в глубоком безмолвии. Лейтенант, кроткая кобыла которого шла в ногу с моей, скрестил стремена у нее под шеей и удобно устроился в широком седле, зажав ногами луку. Маленький Али спрятался среди багажа, вероятно мало беспокоясь о дороге. М. по-прежнему замыкал караван, старался утихомирить свою беспокойную лошадь. Аумер попробовал свою флейту, наигрывая некоторое время, затем умолк; что до Бен Амера, то он оставался невозмутимым всю ночь, он, вероятно, спал, верный своей привычке. У него был отсутствующий вид, словно он витал в облаках, но вдруг послышался звонкий голос Аумера: «Эй, Бен Амер, дай табаку», и глухой, безразличный голос всадника откликнулся, как сквозь сон: «Не задень абрикосы» — джебира Бен Амера на самом деле была набита фруктами. Я же думал о прелестях жизни и мысленно перебирал воспоминания, которые не давали мне заснуть.

В десять часов ночь была такой ясной, что различались стрелки на часах. Мы объехали серую скалу, по форме напоминающую пирамиду, на вершине которой виднелось темное пятно.

— Мы на полпути, — сказал Али.

— Может, остановимся на ночлег? — сказал уже давно дремавший лейтенант.

— А где? — спросил я.

— Здесь.

— Мой лейтенант, — сказал проводник, — едем дальше, Уэд-Мзи совсем рядом.

И мы продолжили путь.

— Лошадь совершенно измучила меня, — снова заговорил лейтенант после часового молчания.

Он прочел мне лекцию о неудобствах ночных переходов и выстроил теорию, доказывавшую, что форсированный марш — самое эффективное средство от сна.

В половине первого ночи местность, которая вот уже час заметно поднималась, начала выравниваться. От мощных порывов ветра, приходящих из-за горизонта, на губах ощущался влажный привкус. Перед нами расстилалась огромная страна с редкими лесистыми участками; вдали, прямо перед нами, слабо слышалось кваканье лягушек.

— Едем, в Уэд-Мзи еще осталась вода, — сказал лейтенант, которого голоса лягушек привели в хорошее расположение духа.

Через полчаса мы спешились и, ступив на теплый песок широкого речного русла, раньше ощутили, чем увидели, близость воды. По обе стороны ручейка тянулись густые заросли тростника; за ним проглядывали невысокие темные деревья, цвет и форму которых можно было различить, несмотря на ночное время, — это была тамарисковая роща Решег. Впервые скупая река Уэд-Мзи одарила нас своей водой.

— Поставим палатку? — спросил лейтенант.

— Не стоит.

— Ковер тоже не будем стелить?

— Зачем?

Мой слуга М. спутал наших лошадей, обе лошади спаги вместе с желтой кобылой и мулом были отпущены в рощицу. Мы уселись вокруг зажженной свечи, воткнутой в песок. Бен Амер открыл свою