— Так это же его Белоневестинский научил жирными деньгами питаться! Сама видала: окунет рубль в соус и — Кудряшу. Пошел! Пошел!..

Слопал! — пробасил за соседним столиком усатый толстяк-казачина. — А у человека, может, последняя пятерка…

— Я возмещу… — смутилась Лилия. — Я…

— Мы возместим! — деликатно перебила ее Раиса Павловна. — Кудряш, домой!

— Зачем же гнать? — спрашиваю. — Жирной бумажкой сыт не будешь. — И подаю косматому на пол все, что осталось на моей тарелке. — Закусывай!

— Кудряш! Не смей!

Кудряш умял с хрустом мой шашлык, нахально облизнулся, вильнул хвостом и прыгнул через барьер в море.

— Ишь ты! — говорю. — Сытый ищет путь покороче.

— Не волнуйтесь. Мы возместим! — заверила меня усмешливая хозяйка.

Возмещали вечером, в Чудотворном тупике, в розовато-голубой комнате Раисы Павловны.

Слева от меня сидела молодая мамаша с глазастым Пекой, справа Лилия, а напротив — в плетеном кресле — свежевыбритый художник. Мы пили игристое, а Пека — тонизирующий напиток «Белая Невеста».

— Дядь Ван Ваныч! Ты сколько бутылок враз?

— Пека, спать!..

— Спокочи ночи!.. — Он тихонько юркнул под плетеное кресло художника. Я не выдал.

— Обожаю Лилечкину сестру! — порозовевшая Раиса Павловна вздохнула. — Такая душевная! Присылает к нам пенсионеров в колясках. Вы, Иван Иваныч, можно сказать, первый самостоятельный инвалид…

— Инвалид? — кровь ударила мне в лицо.

— Простите… я не хотела…

Это Пека-Петушок подал свой звонкий голос из-под кресла Белоневестинского.

— Негодник! Марш в постель!

— Не гоните! — Свободный художник поднял палец: — Пека, кого ты больше всех слушаешь?

Петушок глубокомысленно ковырнул в носу:

— Телевизор!

— Бьешься с ним, бьешься, а золотые дни летят… — Раиса Павловна потупилась. — Нет, я взорву этот телевизор!

— Зачем взрывать? — блеснув удивленными глазами, осмелела Лилия. — Константин Сергеевич, помните, как вы, Пека и Кудряш слушали сразу три футбольных матча? Один по динамику, другой по транзистору, а третий по телевизору… То туда, то сюда! А Кудряш за вами. Как тявкнет, тявкнет!..

— Лиличка! — художник погрустнел. — Вы просто не приучены к реактивным ритмам. Из всех искусств я люблю футбол! Самое динамичное…

— Вот, вот! — говорю. — Сам видал у нас на перроне живого вратаря… Забыл фамилию. Смотрю: разминается, нюхает цветы и жует белогорские пряники…

— Вы божий дар с пряниками не путайте! — возмутился художник.

— А вы их пробовали? — спрашиваю.

— Не упрямьтесь! Константин Сергеич гений, а у нас… Что у нас?.. — Раиса Павловна хрустнула тонкими пальцами.

Художник нахмурился:

— Что скрывать? Я сам из казаков. Фамилия моего отца, простите, Гарбуз. И я когда-то без штанишек гусей пас! Носил грубое солдатское сукно… Но умный человек открыл мне глаза… — Константин Сергеич, запустив пальцы в шевелюру, вскочил. Стал метаться по комнате. Потом вдруг очутился у серванта, схватил старого усатого казака с серебряной бандурой: — Ну, скажите мне: что эта штукенция выражает? Что? К чему эта мелочная отделка, эти нелепые струны? Типичный пряник! У! Душу воротит! Ж-жик!.. — И свободный художник, видать неожиданно для себя, грохнул бандуриста об пол так, что во все стороны брызнули серебряные искры.

Я подобрал под стулом полголовы бедного казака.

— Лихой был запорожец, да хлипкий, — говорю. — Мой дед Ерофей таких из березового капа вырезал. Не расколешь!

Пека-Петушок, без штанишек выглянувший из спальни, прыгал от восторга: мать, видно, не разрешала ему даже прикасаться к этой серебряной игрушке.

Раиса Павловна побледнела:

— Константин Сергеич! Кто вам позволил бить чужие сувениры?

— Не будем мелочными! Это же примитив! Пряник! — Глаза художника лихорадочно сверкнули. — О, Белая Невеста!.. Я задыхаюсь!..

Лилия не отрывала удивленных глаз уже не от меня, а от Белоневестинского. Я и сам обалдело глядел на этого человека. А Раису Павловну было не так легко удивить.

— Да вы знаете, что старинные вещи входят в моду? А вы… — И от возмущения захлебнулась.

— Раиса Павловна! Дорогая! — Константин Белоневестинский протянул к ней энергичные волосатые руки. — Я напишу с вас «Мадонну». Клянусь!.. Люди! — Он повернулся ко мне с Лилией. — Эффект — вот что молодит душу. Южное солнце располагает к поискам… — Художник пальцами прочесал свою взъерошенную гриву до поблескивающего пятачка на макушке. — К черту бескрылое старье! Я хочу идти в ногу…

— Сейчас же идите спать!.. — тихо умоляла Раиса Павловна. — Они с Пекой меня доконают…

раздался из спальни бодрый голосок Петушка.

— Спи, головорез! — И вдруг Раиса Павловна загадочно улыбнулась: — Лилечка, да проводи же Константина Сергеевича. Опять нюхает сушеного краба… У него же воображение, горячая голова!..

— Остудить?.. — Лилия повела заплетающегося художника. — Пускай прохлаждается на крылечке!

— Это что же, — спрашиваю, — воздушные ванны?

Было в этой Лилии что-то от сестры Анны Васильевны, было! Нашенское, белогорское.

— Диковата! — Раиса Павловна вздохнула. — Проснется дрожащий художник на крылечке. Встретит солнышко!

— Ничего! — утешаю. — Южное солнце располагает к поискам.

Гляжу: Раиса Павловна совсем иная. Какая-то задумчивая, какая-то смутная. И сразу же мне не до шуток… «Может, — думаю, — у человека тоже сердце шалит?»

Но тут в раскрытое окошко просунулась знакомая косматая морда с оскаленными зубами. Молодая