вымыслом. Люди смогли победить болезни, дурные привычки — такие, как курение, например. Они заклеймили алкоголь и сигареты как порок и успешно преодолели мнение тех, кто утверждал, что всё хорошо в меру. Потом заклеймили моногамность — это тоже начало считаться пороком (хорошо, всё-таки, что Лялька у меня на чужую территорию ни ногой). И вот — апогей человеческой мудрости! Общественное мнение! Общественное — в самом широком его значении. Если обществу, а под обществом мы подразумеваем большинство, не нравится, что например Вася Петин имеет свои каждодневные привычки в виде поедания, так скажем, сырого яйца за завтраком, — то мы всенепременнейше должны предать его порицанию. Большинство не ест сырых яиц! Следовательно — Вася Петин является угрозой обществу. Дальше — больше. Художественная литература, как и все художества, не несёт пользы обществу, потому что она — противоречива! Один писатель говорит, что изменять — нехорошо, другой — упивается связью героя с несовершеннолетней и утверждает, что это — любовь, третий говорит о каких-то мандаринах в Париже, когда сам, между прочим, застрелился…
Обществу все эти противоречия ни к чему. Развернулась кампания, большинство, которых не интересовали малолетки и мандарины поддержало… Литература перестала изучаться, стала пороком. А людей, которые писали, просто не печатали. Так было проще — голодные художники плевали на свою писанину в стол, которую они могли прочитать лишь паре-тройке близких людей.
Ладно-ладно… Годы прошли. А что с прадедом?
А прадед, оказывается, был силён. Он утверждал, что слово — основа, без которой мы не можем существовать далее. Говорил, что это — прописные истины. Человек без собственного мнения перестаёт существовать как личность. И его не трогали до тех пор, пока он не завоевал популярность у достаточно широкого круга почитателей, называвших себя учениками. Эти ученики слушали старую музыку, курили сигареты и — смешно даже представить! — трубки (изображение трубки Марк долго и с любопытством разглядывал), были абсолютно не приспособлены к обществу, которое к тому времени было передовым.
И власти допустили промах: пока Садовский разглагольствовал, они закрывали глаза. Пока Садовский проповедовал, что словом можно изменить реальность, они ухмылялись и молчали. Пока, в один прекрасный день, солнце не начало исчезать. То есть, например, сегодня оно всходило где-нибудь в Японии. Но и закат был там же. А на всей территории Земли была ночь. Или сумрак.
Учёные бились в истерике, выдвигая различные теории. Никогда им не удавалось угадать, где взойдёт солнце. Между тем, посевы пшеницы в Арктике, на экспериментальной площадке, взошли. Невзирая на солнце.
И тогда выступил Марк Садовский. Я верю, сказал он, что слово делает чудеса. И начал нести ахинею о яблонях на Марсе и о том, что человечество забыло о высоких порывах. Что забыло, дескать, о мечтах и о хорошем сумасшествии, которому учили книги. Что люди боятся людей и мечтают преодолеть этот страх при помощи вещей. Чем больше вещей — тем лучше. А ещё лучше, чтобы не говорили, что ты в чём-то отличаешься.
Я же, сказал Садовский о порывах не забыл. У меня лучшая частная библиотека, которую можно себе представить. С её помощью я пишу сам.
И всю эту ахинею и галиматью можно было бы пропустить между ушей или посмеяться. Если бы не одно «но». Яблони на Марсе, куда так и не ступила нога человека, всё-таки зацвели. Какой-то дурак из журналистов предал это огласке и пошло бурление. Садовского искали всем миром, объявили преступником, потому что — а ну как, сегодня яблони на Марсе, а завтра он Землёй управлять захочет?
Его искали почти двадцать лет. За это время умерли его дети, но Садовский не сдавался. Он скрывался у благодарных учеников, он, по слухам, накормил голодающих детей в Африке. Не семью хлебами, конечно. Какой-то кашей вроде манки.
Пытались проникнуть в особняк. Особняк выдержал — кованые решётки не пускали незнакомцев, ничто не брало это место — ни таран, ни атаки с воздуха. Миниатюрную атомную бомбу власти сбросить как-то остереглись.
— Особняк ждёт наследника, — переговаривались между собой ученики Садовского.
— Марк! — видеостена вспыхнула и Марк вздрогнул.
Лялька, действительно, сияла. Персиковой кожей, водными алмазами на розовом купальнике, пунцовым румянцем. Она стояла около бассейна, о котором Марк напрочь забыл.
— Что это за шутки? Ты правда сын преступника?
— Правнук, — ответил Марк чистую правду.
— Тебя уволили? — нахмурилась Лялька. — Не отпирайся, мне Лёлик всё рассказал!
Не успел Марк спросить, что это за Лёлик, как увидел сослуживца, с которым общался днём.
Лёлик подошёл, нагло ухмыляясь и прижался к Ляльке.
— Вот что, — сказал он примиряюще Марку, — только без обид, ладно? — Сегодня эта рыбка будет моей.
— Дельфинчик! — кокетливо произнесла Лялька и бросилась в воду.
— Найдёшь новую работу — позвони ей, — посоветовал бывший коллега и поплыл вслед за женой Марка.
У Марка потемнело в глазах. Он зарычал, бросил что-то в видеостену и выбежал из дома с одним желанием — рвать и убивать.
Кто-то схватил его. Он лягнул, пытаясь вырваться. Тогда его скрутили несколько человек, связали и бросили в машину.
Они долго ехали в темноте, петляя по закоулкам. Потом выехали к старинной кованой решётке.
Марка выволокли из машины. Решётка со скрипом отворилась и его внесли в дом. Посадили на диван, зажгли свечу. Электричества в доме давно не было.
— Я ждал вас, — сказал один из людей, — они — тоже, — он обвёл рукой вокруг себя.
Книги громоздились до потолка. Марка развязали. Он узнал в человеке врача, который прошлым вечером уговаривал его дать согласие на эвтаназию.
— Я был его учеником, — пояснил врач. — Если хотите — убегайте и делайте глупости. Но Садовский сказал, что слово вас позовёт.
Он буквально впихнул Марку в руки книгу. Марк, щурясь, прочитал: «В начале было Слово»…
Дальше он не видел — пламя свечи, затрещав, погасло.
Тогда Марк сказал негромко:
— Свет.
Над городом взошло солнце.
