втихую, за мизерную часть его реальной стоимости, о чем твердил Фридман… Только бы удалось сколотить синдикат и сбыть ему это имущество… Только бы он, Пипкас, стал одним из тех, кто сколотит этот синдикат… но чтобы ни одна душа из «ГранПланнерсБанка» о том не прознала…
Тогда он уничтожит Крокера! Раздавит тому яйца — выражаясь языком Хэрри… И выйдет сухим из воды, прихватив с собой нешуточную миллионную сумму. Да, именно нешуточную! Ведь с такими деньжищами шутки плохи, так что — молчок!
Неужели выгорит?!
— Эй, Рэй! Да ты, приятель, аж сияешь! Ни дать ни взять елка рождественская!
Это уже Хэрри. И только когда Рэй услышал его резкий, скрипучий голос, он понял, что выдал себя усмешкой. Пипкас тут же спустился с небес на землю. Вся эскадрилья, вся команда «охотников за вьюками» уставилась на него. А за многочисленными слоями стеклянных перегородок по экранам, испускавшим яркий свет, журчали бесконечные ручейки денег.
— Так… вспомнилось кое-что, — ответил Рэй. — Как-то в одном из интервью «Атланте» Крокер заявил: «Тренировок, спрашиваете? Я ведь тутошний, из Джорджии мы, оттуда, где гнуса полно. Случись вам поспрашать кого из наших про „режим тренировок“, они ж ни хрена не допрут. А вообще-то, когда надо нарубить щепы для растопки камина, дерево по мне в самый раз». Этот сукин сын прямо-таки и раздулся от дерьма… А уж как он нас натянул… Говорю вам, надо обчистить его как липку, отнять все, чем он ручался, когда брал кредиты… начиная с самолетов и этой его, на фиг, плантации… тоже мне О'Хара с Тарой… да и дом в Бакхеде… небось, на наши денежки куплен. Если он такой-разэтакий герой, если похваляется своим босяцким прошлым, пусть начнет все сначала. Прямо оттуда, где родился. Пусть начнет — с голой жопой, топором и деревом!
Все притихли и только обалдело таращились на Пипкаса. «На фиг»? «Голая жопа»? «Сукин сын»? Чтобы Пипкас передразнивал могущественного Чарли Крокера? Никто раньше не слышал от него предложений гнаться за засранцем, ощерив пасть, как саблезубый тигр, — вот уж на кого Пипкас точно не был похож. И уж, конечно, никто раньше не видел той зловещей усмешки, что вспыхнула на лице Пипкаса в этот момент. Что, черт побери, творится со стариной Рэем?
Пипкас видел их насквозь. Но был уверен — никто даже не догадывался, что он, Рэймонд Пипкас, уже спустил своего рыжего пса с цепи, чтобы тот впервые вволю порезвился.
Мужчина шестидесяти лет, вроде Чарли Крокера, вспоминает о неумолимом приближении старухи с косой в тот момент, когда врачи, лечившие его на протяжении не одного десятка лет, начинают уходить на пенсию… или уходить из жизни… а бывает, и то и другое одновременно. Ортопед Арчибальд Тернер, пользовавший Чарли с тех самых пор, как тот впервые получил травму в игре против команды из Оберна, два года назад вышел на пенсию, а в прошлом году скончался от сердечного приступа. У Арчи Тернера сложилась клиентура из лучших косточек Бакхеда. И эти превосходные, золотые косточки перешли по наследству к молодым ассистентам врача, Эмори Тудри (рифмуется с «кудри») и Дагласу Рэю. Эммо Тудри и стал теперь личным врачом Крокера.
В этот самый момент Чарли сидел на краю кушетки без брюк и обуви и наблюдал за странными губами врача. Губы шевельнулись:
— Видите ли, Чарли, не я решаю, стоит ли заменять коленную чашечку. Вопрос в том, сколько вы сможете терпеть боль, отказываясь от операции. И ответ известен только одному человеку. — Последовала пауза. — Вам.
Что за панибратство! Чарли терпеть не мог ту снисходительность, которая ему неизбежно слышалась в голосе врача. Этому парню лет сорок — в сыновья годится, — однако с самого первого дня Тудри стал обращаться к своему пациенту по имени. И сам настоял на том, чтобы Чарли звал его Эммо. Не имя, а прозвище какое-то… торговая марка моторного масла… или слабительного. Чарли предпочел бы обращаться к врачу строго и лаконично — доктор Тудри. Но Эммо состоял членом «Пидмонтского ездового клуба», а в клубе было бы не очень-то удобно здороваться с ним и представлять остальным как «доктора Тудри». У Тудри были черные кудрявые волосы, быстро редевшие, и черная курчавая бородка, аккуратным овалом обрамлявшая рот от носа до подбородка и не превышавшая толщину губ. «Этот небольшой овал — совсем как у медведя гризли — оттого, что Тудри надевает хирургическую маску, из-под которой борода не должна торчать», — невольно подумалось Чарли. Хотя его лично это ничуть не интересовало. Что действительно казалось неприятным, так это губы и до смешного мелкие зубы. Губы — ярко-красные и изогнутые, совсем как у женщины. Когда Чарли смотрел на эти женские губы, шевелившиеся в идеально подстриженном овале черных курчавых волос, его прямо с души воротило.
— Ладно, — согласился Чарли. — И надолго я выйду из строя?
— По-разному бывает, — ответили красные губы. — Обычно дней пять — семь в стационаре. Однако случается, что полное выздоровление затягивается месяца на полтора. Послеоперационный период — самый трудный. Необходимо тут же пройти курс лечебной гимнастики, чтобы мышцы, связки и сухожилия не застыли. Без боли никак не обойтись. Сама операция всегда проходит удачно, осложнения если и возникают, то лишь по вине пациента, который не может терпеть боль и не разрабатывает сустав. Впрочем, и такое случается нечасто — это я вам из своего опыта говорю.
«Из своего опыта! Какой же у тебя, черт возьми, опыт? Да ты еще пацан, у тебя молоко на губах не обсохло! Как же, из своего опыта!» Внезапно Чарли осенило: вовсе не отход Арчи Тернера в мир иной заставил его почувствовать себя стариком. А осознание того, что вокруг полно этих ребят, этой молодежи, которая готова, которая просто жаждет работать. Все труднее и труднее оставаться незаменимым в шестьдесят лет.
— Что ж, я подумаю, — решил Чарли.
Он ну никак не мог сказать: «Я подумаю, Эммо». Черта с два он произнесет маслянистое прозвище этого красногубого молокососа!
ГЛАВА 11.
Из-за аварии в тоннеле Кальдекотт на трассе 24 образовалась огромная пробка, и Конрад добрался до центра Окленда всего за каких-то пять минут до собеседования, назначенного на десять утра. Где же припарковаться? Конрад ужасно спешил. Мать с отцом вечно опаздывали, без всякого зазрения совести, «отдаваясь воле течения», Конрад же стремился к пунктуальности с какой-то маниакальной настойчивостью. Ну где, где припарковаться? Ага, вон там! Через дом от здания страховой компании, в котором и находились офисы «Контемпо Тайм», Конрад высмотрел свободное местечко — узенькую полоску асфальта с пожарным гидрантом посередине, ограниченную красной линией. Только его маленькая «хонда» могла туда протиснуться, впритык к бамперу громоздкого «шевроле».
Как только Конрад вошел в здание, ему стало ясно, что назначенное для собеседования «определенное время» — не более чем условность. В просторной приемной стояли ряды стульев наподобие школьных. На стульях сидели человек двадцать-тридцать, из них только двое — среднего возраста. Все эти люди, одетые в костюмы с галстуками, заполняли анкеты и ждали своей очереди. Приемная освещалась рядами мигавших люминесцентных ламп — создавалось впечатление, что вся комната страдает от сильного нервного тика. Конрад взял у секретарши листки анкеты и сел на стул, присоединившись к остальным.
Он все же последовал совету тещи — надел белую рубашку с длинным рукавом, галстук, однобортный пиджак темно-синего цвета, купленный в Уолнат-Крик два года назад, и серые шерстяные брюки. Пиджак оказался тесноват, а верхняя пуговица рубашки не застегивалась, отчего галстук скособочился. Огрубевшие руки Конрада, предмет оскорбительных выпадов миссис Оти, торчали из рукавов. И все же он не жалел, что надел свой единственный приличный костюм.
Конрад заполнил анкету и потом еще долго ждал посреди этих дергающихся в тике стульев, которые наводили уныние. В приемную доносились стрекот и лязганье электрических пишущих машинок; Конрад лениво размышлял: «Почему машинки? Ведь в объявлении говорилось о работе с компьютером».
Вскоре секретарша подозвала Конрада и представила его сотруднице по имени Кэрол. Девушка
