Над ней надругались, когда она была ребёнком. Она немного не в себе. И ещё: в Штатах, до приезда в Индию, она занималась чем-то таким, что страшно повлияло на её психику.

— А чем она занималась?

— Не знаю. Чем-то серьёзным. Никогда об этом не говорила, всё только вокруг да около, ну ты сам понимаешь. Думаю, что Кадербхай обо всём знал: он ведь первым встретил её.

— И я ничего не знаю об этом, — сказал я, угнетённый мыслью, что так плохо осведомлён о женщине, которую долго любил. — Но почему… как ты думаешь, почему она никогда не говорила мне о Кадербхае? Я ведь давно знаю Карлу, мы оба работали на него, и она ни слова о нём не проронила. О нём говорил я, а она хранила полное молчание. Ни разу даже не упомянула его имени.

— Просто хранила ему верность, понимаешь? Не думаю, что это была какая-то интрига против тебя, Лин. Дело в том, что она ему невероятно предана, вернее, была невероятно предана. Скорее всего, воспринимала его как отца — ведь её собственный отец умер, когда она была ребёнком, да и отчим, когда она была совсем юной. Кадер появился в её жизни как раз вовремя: спас её и стал ей отцом.

— Так говоришь, он первым встретил её?

— Да, в самолёте. Она рассказывала какую-то странную историю: будто она не помнила, как очутилась в самолёте. Попала в беду: убегала от чего-то, что натворила. В течение нескольких дней пыталась сесть на несколько рейсов из разных аэропортов. А в том самолёте летела в Сингапур из… Не помню откуда. У неё случился нервный срыв или что-то в этом роде, словом крыша поехала. Единственное, что она помнила, — ту пещеру в Индии, где оказалась с Кадербхаем. А потом он оставил её на попечение Ахмеда.

— О нём она мне рассказывала.

— Неужели? Она о нём редко говорит: этот парень ей нравился, он выхаживал её почти полгода, пока она не оправилась. Он вроде как вернул её назад к свету. Они были весьма близки: думаю, она относилась к нему как к брату.

— Ты был с ней… я хочу сказать, знал ли ты её, когда его убили?

— Понятия не имел, что его убили, — нахмурился Халед, раскручивая в памяти клубок воспоминаний. — Знаю, что Карла считает, будто бы мадам Жу убила его и ту девчонку…

— Кристину.

— Да, Кристину. Но я ведь знал Ахмеда довольно хорошо. Очень милый был парень — простой, добрый, из тех, кто легко примет яд вместе с возлюбленной, как в романтическом фильме, если решит, что им не суждено быть вместе. Кадер воспринимал всё это очень лично — ведь Ахмед был одним из его парней — и не сомневался, что Жу не имеет к смерти Ахмеда никакого отношения. Он снял с неё подозрения.

— Но Карла с ним не согласилась?

— Нет, она не купилась на это. Смерть Ахмеда переполнила её чашу терпения. Она когда-нибудь говорила, что любит тебя?

Я колебался, отчасти из-за нежелания лишиться того небольшого преимущества, которое имел бы перед ним, если бы он поверил, что она произносила эти слова, отчасти из уважения к Карле — в конце концов это касалось только её. И я ответил на вопрос: мне надо было знать, почему он задан.

— Нет.

— Очень плохо, — сказал он без всякого выражения. — Я думал, может быть, хоть ты сумеешь…

— Что?

— Сумеешь помочь ей выбраться из этого состояния. С этой женщиной случилось что-то ужасное, много всяких несчастий. А Кадер ещё более усугубил ситуацию.

— Каким образом?

— Взял работать на себя. Спас её, когда встретил, и защищал от того, чего она боялась там, в Штатах. Но потом она повстречала того человека, политика, и он всерьёз увлёкся ею. Кадеру был нужен этот парень, и он заставил Карлу на него работать. Думаю, это продолжается и сейчас.

— Что это за работа?

— Ты ведь знаешь, как она красива: зелёные глаза, белая-белая кожа…

— Да, пропади всё пропадом, — вздохнул я, вспоминая лекцию, прочитанную мне когда-то Кадером, — о доле преступления в грехе и греха в преступлении.

— Не знаю, о чём думал Кадер, — заключил сказанное Халед, задумчиво покачав головой. — Такая роль ей… мягко говоря, совсем не подходила. Он, наверно, не понимал как это… разрушает её. У неё словно всё нутро вымерзло: как будто собственный отец… заставляет её заниматься этим дерьмом. Думаю, она так и не простила за это Кадера, но всё равно была невероятно предана ему. Никогда не мог этого понять. Но всё-таки мы с ней ладили: я видел, что происходит, и жалел её. С течением времени одни обстоятельства влекли за собой другие, но я так и не сумел заглянуть ей в душу. И тебе это не удалось. Думаю, она никого туда не пустит. Никогда.

— Никогда — это длительный срок.

— Ладно, ты всё понимаешь. Просто я пытаюсь предупредить тебя. Не хочу, брат, чтобы тебе и дальше было больно. Мы и так много чего пережили. И чтобы ей было больно, тоже не хочу.

Он снова замолчал. Мы смотрели на скалы и мёрзлую землю, избегая глядеть друг другу в глаза. Несколько минут мы ещё сидели, дрожа от холода, потом Халед глубоко вздохнул и встал, хлопая себя по рукам и ногам, чтобы согреться. Я тоже встал, закоченев, топая онемевшими ногами. Мы уже готовы были разойтись, но Халед вдруг импульсивно рванулся ко мне, словно продираясь сквозь сплетение лоз, и с какой-то неистовой силой стиснул в своих объятиях. Голова его на мгновение по-детски нежно прильнула к моей.

Отстранившись, Халед отвёл взгляд, и я не видел его глаз. Он пошёл прочь, а я медленно брёл за ним, обхватив руками грудь и зажав ладони под мышками. И только оставшись один, я вспомнил его слова: «У меня плохое предчувствие, Лин. Очень плохое…»

Я подумал, что надо поговорить с ним об этом, но в тот же момент откуда-то сбоку, из тени, передо мной возник Хабиб, и я в страхе отпрыгнул.

— … твою мать! — прошипел я. — Перестань пугать людей, Хабиб, чёрт тебя побери!

— Успокойся, всё в порядке, — заверил меня Махмуд Мелбаф, подходя ко мне вслед за безумцем.

Хабиб что-то говорил, но так путано и быстро, что я не мог разобрать ни единого слова. Тёмные тяжёлые мешки под его глазами оттягивали нижние веки, открывая большую часть белка, и от этого казалось, что глаза вылезают из орбит.

— Что?

— Всё в порядке, — повторил Махмуд. — Он хочет сегодня говорить со всеми, с каждым из нас. Подошёл ко мне и попросил перевести его слова для тебя на английский. Ты предпоследний — с Халедом он хочет говорить в последнюю очередь.

— И что он говорит?

Махмуд попросил его повторить для меня свои слова. Хабиб заговорил снова, в той же сверхбыстрой, невероятно энергичной манере, неотрывно глядя мне в глаза, словно ожидал, что из них вылезет враг или чудовищный зверь. Я встретил его взгляд, уставившись на него столь же пристально: мне приходилось быть запертым в камере с такими же склонными к насилию безумцами, и я знал, когда лучше отвести глаза.

— Он говорит, что сильные люди привлекают удачу на свою сторону, — перевёл Махмуд.

— Что-что?

— Сильные люди… они создают удачу для себя.

— Сильные люди создают свою удачу? Он это хочет сказать?

— Да, именно так, — согласился Махмуд. — Сильный человек может создать себе удачу.

— Что он имеет в виду?