одиночку мешать Гитлеру становиться канцлером. Но он примкнул к ним не из идеологических соображений.
— Ну конечно же нет! — усмехнулся Макс. — Для такого человека, как он, существует только одна идеология — как бы половчее прибрать к рукам все, что плохо лежит. И для этого он готов кому угодно продать душу, будь то нацистская партия или СС, и быстренько занять кресло в министерстве Геббельса.
— Он не один такой! — сухо возразила Мариетта. — По-твоему, надо стереть с лица земли миллионы немцев, которые в свое время извлекли пользу из той системы? Все те, кто обладает способностями и умом, стране крайне необходимы, чтобы восстановить разрушенное. Союзники начали с того, что принялись массово выгонять чиновников на улицы и сторонились тех, кто не был белее снега. Но теперь они поняли, что это утопия. Ситуация меняется с каждым днем. Теперь враги в другом лагере, и ты это прекрасно знаешь. За исключением настоящих убийц, которые все равно будут повешены, по крайней мере, те, кто дал себя поймать, — уточнила она с горечью, — все остальные будут реабилитированы, найдут способ, как это сделать. Пусть Курт больше не будет владельцем газет, но ничто не помешает ему заниматься бизнесом. В течение какого-то времени он будет держаться в тени, но через несколько лет он снова заявит о себе. Не будь таким наивным, дружок! Уверена, что очень скоро мы даже перестанем спорить на такие темы.
Макс смотрел на сестру испуганно. Она только что набросала портрет Германии, которая с ужасным цинизмом переваривала свое национал-социалистическое прошлое. Ему хотелось сказать, что сестра ошибается. Что все жертвы были не напрасны и нельзя строить жизнь с чистого листа. Это было бы трусостью, но не только. Кощунством. И тем не менее, в мрачных словах Мариетты была изрядная доля правды. Он ощущал это в мертвой молчаливости, которая виделась в поступках то одних то других. Конечно, трибуналы выносили приговоры, но бумажная волокита замедляла процесс их исполнения. Находились оправдания, лазейки. Механизм пробуксовывал. Очень скоро американцы передоверили весь процесс денационализации самим немцам. Неудивительно, что такие люди, как Айзеншахт, оказывались невинными, словно младенцы. Конечно, они еще не могли высовываться, действовать в открытую. Кое-кто из них проведет некоторое время в тюрьме, но их оттуда все равно выпустят. Они вернутся к семьям, наденут костюмы-тройки, аккуратно повяжут галстуки перед зеркалом на своей красивой, заново отстроенной вилле в уютном предместье и, сев за руль шикарного автомобиля, поедут на свой завод, на предприятие, в офис.
«Я этого не вынесу, — расстроенно сказал себе Макс. — Если она говорит правду, если нас ожидает именно такое будущее, я должен навсегда покинуть эту страну, чтобы не сойти здесь с ума».
В дверь постучали. Кларисса поднялась, чтобы открыть.
— Всем привет! — крикнул Аксель.
Быстрым движением он снял головной убор. Его темные волосы были взлохмачены. От его толстого пальто пахло морозом и снегом. Одетый в водолазку и штопаные военные штаны, он словно излучал энергию солнца.
— С Рождеством, мама! — сказал он, целуя ее в щеку и протягивая пакет, сделанный из газеты.
— Что это? — спросила Мариетта, у которой глаза блестели, как у маленькой девочки.
Улыбаясь, Аксель молчал. Мариетта развернула газету и увидела рисунок на большом листе бумаги. Раскрыв рот от удивления, она показала его Клариссе и Максу. Любой берлинец мог узнать здание, которое было символом успеха и даже считалось магическим. Над порталом можно было прочитать название универмага, которое дал ему Курт Айзеншахт в 1938 году, после того как купил у Сары.
— Я сам это сделал, — гордо сказал Аксель. — Это мой подарок всем вам. И я хочу сообщить вам новость, особенно тебе, мама. Я решил стать архитектором, и моим первым проектом будет наш магазин.
Окна дома № 30 на авеню Монтень дрожали от бурных оваций. В помещении со светло-серыми с перламутровым отливом стенами кричали «браво» и, как и раньше, бросали цветы при появлении каждой из девяноста моделей, заглушая слова ведущего и заставляя его почти кричать, когда он объявлял номера платьев на французском, потом на английском языках. Публику пускали исключительно по пригласительным билетам. Здесь были утонченные светские львицы, решившие ради такого случая пропустить собрание в аристократическом салоне на бульваре Сен-Жермен, художники, охочие до нового, журналисты и даже главные редакторы американских журналов мод, с лиц которых организаторы показа не сводили глаз, стараясь уловить малейшую смену настроения. Ранним утром, когда до начала было еще далеко, эти люди уже толпились, размахивая приглашениями, возле дверей, украшенных навесом из серого сатина. Уже на первых минутах показа вряд ли кто-нибудь из них пожалел, что пришел. Все махали программками, волновались, раздавались восторженные возгласы. Это была настоящая революция в мире высокой моды. Это был триумф!
Наташа сидела на белой деревянной банкетке, в то время как Ксения давала указания, находясь за широкими портьерами, в святая святых, куда допускались только посвященные. Уже четыре дня Ксения Федоровна проводила там все свое время. Узнав о решении швейного профсоюза провести забастовку, что привело бы к сбоям в работе ателье, друзья Кристиана Диора, те, кто умел обращаться с иголкой, без колебаний поспешили ему на выручку. Ксении тоже пришлось вспомнить времена двадцатилетней давности, когда она украшала легкие, почти воздушные платья вышивкой, цехинами и бисером, работая в мастерской русской принцессы-эмигрантки. К счастью для нервов каждого, возмущались работницы недолго. Наташа была заинтригована. Она с интересом познакомилась бы с оборотной стороной мира создания моды, с теми небольшими волнующими конфликтами и спорами, которые наверняка происходили и в этот момент, но это было невозможно: работа велась в обстановке строжайшей секретности. Хорошо, что она оказалась среди приглашенных на сам показ.
Никогда Наташа не забудет той любезности, с какой Кристиан Диор принял ее, когда она искала помощи, чтобы освободить мать из тюрьмы. Некоторое время спустя она написала ему письмо, в котором благодарила за поступок, очень высоко его оценивая. Теперь, когда он приходил на обеды к матери, Наташа всегда была рада его появлению. Каждый раз он не упускал случая подшутить над ней, спрашивая, не передумала ли она участвовать в его дефиле в качестве модели?
«Как поверить хоть на секунду, что я могу быть на них похожа?» — удивлялась она, восхищаясь манекенщицами, уверенными в своем обаянии, их гордой походкой, вынуждающей порхать плиссированные юбки, приоткрывая шелковые «подъюбники», их манерой держать руку в перчатке на бедре, их отстраненными и в то же время кокетливыми взглядами. Как и все присутствующие, она была совершенно покорена длинными платьями, которые подчеркивали талию и грудь, линию плеч. Война и ее последствия привели к тому, что люди не особенно перебирали, подыскивая одежду. Женщины носили скромные юбки до колен и жакеты, явно перешитые из военных кителей. Коллекция Кристиана Диора стала триумфом женственности.
— Вот это смелость! — восхищался мужской голос. — Теперь элегантной женщине понадобится служанка, чтобы помогать снимать корсет, и любовник с очень большим терпением, необходимым, чтобы расстегнуть ее платье. Потому что это потребует времени!
Дрожь пробежала по телу Наташи. Ее охватило желание. Желание походить на одну из этих женщин, которые вызывают страсть, таких женщин, как ее мать, несмотря на то, что такая степень соблазнительности, как у Ксении Федоровны, ее пугала. Она вспомнила пророческие слова Феликса, во время выставки Театра Моды. Рассматривая кукол, в том числе и в нарядах от Диора, еще в то время, когда кутюрье работал моделистом у Лелонга, Феликс уже предвидел будущие тенденции. Значит, он и в самом деле унаследовал от матери дар не только шагать в ногу со временем, но и опережать его. «Надо будет ему написать обо всем, что я увидела», — подумала она, представляя, какими бы глазами смотрели на нее приятели, если бы она так же дефилировала в этом красном живом платье или в том приталенном розовом чесучовом жакете. Секрет громкого успеха Диора состоял в том, что он дарил вкус и возможность соблазнять даже тем женщинам, которые об этом никогда раньше не могли и мечтать.
Запах букетов из душистого горошка и голубого дельфиниума смешивался с головокружительным запахом ландыша, цветка-талисмана всех кутюрье. Журналисты исчеркивали листы записных книжек.
