империей ящиков и коробок. Серо-зеленые мундиры со споротыми знаками различия, висевшие на крючках, создавали иллюзию присутствия чего-то злобного. Из одной коробки торчали нейлоновые чулки. Бутылки с виски соседствовали с мылом
— Беглецы с Востока очень требовательны, — объяснил Грюбнер, перехватив взгляд Акселя. — Они устали долгое время есть руками. А ты чего пришел? Купить или продать?
Аксель сунул руку во внутренний карман пальто, которое сшил сам из кусков старой толстой ткани. Дрожащими руками он развернул пожелтевшую газету, опасаясь, что во время лихорадочного бегства разбил на куски фарфор, но, благодарение Богу, чашка и блюдце оказались целыми.
Сохраняя непроницаемое выражение лица, Грюбнер пододвинул посуду к себе. Видя, как его толстые грязные пальцы с черными ногтями лапают предметы из любимого сервиза матери, Аксель ощутил гнев. Мариетта очень бы расстроилась, если бы узнала о его делишках, но Аксель берег ее от волнений и никогда не говорил дома об этом. Зачем заставлять мать страдать еще сильнее? В любом случае, она все больше и больше отстранялась от жизни, живя только счастливыми воспоминаниями прошлых лет. Часто она выдавала длинные монологи, чем очень утомляла Акселя и Клариссу, которые вынуждены были терпеливо выслушивать ее, не осмеливаясь прервать или выказать невнимание. С экзальтацией Мариетта описывала пышные приемы и чаепития в «Адлоне», экзотические коктейльные вечеринки, купания в Ванзее, соблазнительных мужчин в костюмах от кутюр, поездки на Ривьеру. «Словно мы смотрим документальное кино», — шутила Кларисса, в то время как Аксель корчил рожи. Мать уже не была той красавицей, какой он до головокружения восторгался когда-то в детстве, а просто несчастной нищей с грязными волосами, землистым морщинистым лицом, одетой в бесформенную кофту.
— Сколько ты хочешь? — спросил собеседник. — Я знаю одного типа, который интересуется подобными безделушками. Американцы любят скупать по дешевке кусочки прежней прекрасной Германии.
— Мне нужны лекарства для матери и мясо. Также пара обуви. Мои башмаки совсем износились.
— А больше тебе ничего не нужно? — спросил мужчина с улыбкой.
— Это настоящий мейсенский фарфор. В отличном состоянии.
— Возможно. Хотя я не эксперт. Но ты ведь не один в цепочке, малыш. И потом, одна чашка — это еще не сервиз.
— Возможно, я смогу добыть еще, — сухо сказал Аксель, беря себя в руки, чтобы не показать своего презрительного отношения к этому рьяному нацисту. Многие пункты в его
Он наверняка без труда добыл бы и
Грюбнер поднялся и стал доставать коробки с лекарствами.
— Хорошо, я дам тебе лекарства для твоей матери, которых хватит на целых два месяца. Также можешь взять одну коробку с сухим американским пайком, — сказал он, показывая на большой ящик с надписью: «CARE»[24]. Но о мясе не может быть и речи за одну эту несчастную чашку. Что касается башмаков, то чини старые, парень. Ты знаешь, что обувь в большом дефиците. Плакать хочется, когда видишь, что детвора бегает босиком. Честное слово!
Он покачал головой, словно искренне сожалел об этом.
Аксель достал из кармана сигареты и стал их пересчитывать. Подняв брови, Грюбнер, ничего не говоря, удалился вглубь помещения и выудил пару военных ботинок. Сердце Акселя едва не выскочило из груди. Они ему в самом деле были очень нужны. Глядя на разложенные перед ним сигареты
— Будь осторожен, возвращаясь домой, — усмехнулся он. — Участились случаи нападений в этом квартале. Какими же опасными стали времена, просто голова идет кругом!
Пряча выменянное, Аксель спрашивал себя, уж не Грюбнер ли является подлинным главарем одной из таких детских банд? Этот мерзавец и не на такое способен. Аксель надел новые ботинки, ворча, что собьет ноги, так как они оказались слишком большими. Старую пару он решил захватить с собой, надеясь и из нее извлечь выгоду. Сдержанным кивком попрощавшись с Грюбнером, он стал подниматься по лестнице с растрескавшимися ступенями. Оказавшись на воздухе, он огляделся и, удостоверившись, что никто за ним не наблюдает, двинулся по улице быстрым шагом.
Услышав стук в дверь, Макс посмотрел на себя в зеркало. Он ждал в гости Линн Николсон и сердился из-за того, что ведет себя совсем уже по-мальчишески. Несколько дней назад они вместе пошли в клуб на Курфюрстендамм. В сумерках помещения Макс любовался ее тонкими пальцами с красными лакированными ногтями, линией плеч, ее профилем, когда она повернулась в сторону эстрады, где играли музыканты. Линн держалась очень просто и скромно, несмотря на соблазнительное платье из шелковой ткани с глубоким декольте.
Макс растерялся, впервые увидев ее в вечернем наряде, а не в военном мундире. «Моя миссия в этом городе подходит к концу», — объяснила она, и это взволновало его еще больше. Он не стал мучить ее вопросами, не зная, однако, каким же будет для него Берлин без Линн Николсон. В отличие от других он не очень стремился заглядывать в будущее. Его сил хватало лишь на то, чтобы жить только настоящим.
Светлокожая, с волнистыми светлыми волосами, она выглядела ослепительно красивой. Она была желанна, и он не мог себе в этом не признаться. Они виделись мало, но регулярно. Макс с удовольствием принимал приглашения одной прусской принцессы, которая каждую неделю собирала гостей. В салоне старой аристократки толпились репортеры и офицеры из Западной Европы, приносившие вино, виски, колбасу, консервированные сардины. Линн тоже туда приходила. У нее было прекрасное чувство юмора, а взгляд искрился, когда она смотрела на Макса.
Сняв униформу, она словно сбросила броню. Они почти не разговаривали. Взгляда Линн, едва ощутимого прикосновения ее губ к его щеке было достаточно. Танцуя с ней, Макс чувствовал в своих руках ее гибкое и легкое тело. Он закрыл глаза. Тонкий запах духов шел от ее шеи и волос. Она казалась доверчивой и спокойной. Именно это вместе с упоминанием о скором отъезде заставило Макса отбросить последние колебания. Еще одно расставание, которое усугубит его одиночество. В ту ночь они стали любовниками. Теперь, когда он вспоминал о ней, ему хотелось улыбаться.
Он открыл двери.
— Здравствуй, дядя Макс.
Перед ним стоял молодой человек в темном костюме и надвинутой на лоб шляпе. На ногах начищенные до блеска ботинки. Первое, что пришло Максу в голову, — что он давно не видел шелкового галстука, к тому же так тщательно завязанного. Несмотря на юный возраст, незнакомец обладал элегантностью взрослого человека. Макс допустил бестактность, слишком долго разглядывая его с головы до ног.
Улыбка внезапно исчезла с лица молодого человека.
— Ты меня не узнаешь? — обеспокоенно спросил он.
— Феликс? — воскликнул озадаченный Макс. — Не верю своим глазам.
Не давая ему времени на ответ, он схватил гостя в охапку и прижал к себе.
— Как я рад тебя видеть! Ну, давай, входи. Вот уж не ожидал. Ставь свои вещи. Садись. Как ты? Хорошо выглядишь. А вырос-то как! Просто невероятно. Теперь ты настоящий мужчина, даже не верится. Я, наверное, говорю глупости, но я так давно тебя не видел. А как малышка Лили? Она не с тобой? Но какого
