– Куда?! – опять заорал пилот.

– Послушай, может бросить ручку и заняться развязыванием твоих рук? – предложил я.

– Нет!! – скрипел зубами пилот. – Держи!! Не отвлекайся!!

Пот градом лил с меня, но опасная забава стала мне нравиться. Все вроде просто: ручка управления вращается в четырех плоскостях. Надавил вперед – и несущий винт тоже поворачивается своей плоскостью вперед, что придает поступательное движение. Надо «притормозить» – ручку на себя. Если ее отклонить влево или вправо, то в действие приходит рулевой винт: он начинает загребать воздух, отклоняя хвостовую балку в нужную сторону. Как посадить вертолет, мой пленный учитель уже успел рассказать. Единственное, чего я не понял, это как мне не промахнуться и с первого раза попасть на базу.

Мы неслись метрах в пятидесяти над водой. Я успел убедиться, что мы не падаем, что летим в нужном направлении и вертолет слушается команд, и позволил себе немного расслабиться. Пилот, правда, продолжал отчаянно крутить головой, кидая взгляды вниз и на приборы, показания которых были для меня все равно что китайская грамота. Он, несомненно, гордился мной, как своим учеником, но почему-то стеснялся сказать об этом вслух.

Под нами промелькнул каменный завал, о котором рассказывала Анна, бухта с отвесными берегами, словно изрисованными белыми тропинками и ступеньками, сложенными из бамбуковых обрезков, затем похожие на мшистые кочки островки леса, растущего на покатом склоне, и, наконец, под нами зеленым ковролином потянулось ровное поле, лишенное каких-либо деревьев.

– Выше! – простонал пилот. – Возьми ручку на себя, сбрось скорость и поднимись выше! Они могут начать стрелять…

Я потянул ручку на себя, гася скорость, но набор высоты приостановил рычагом шаг-газа. Мы медленно подплывали к белому забору, вдоль которого, словно нефтяные, торчали вышки охранников.

– Расстреляют, – бормотал пилот, вжимаясь в кресло. – Они знают мой почерк… Сейчас они поймут, что в вертолете чужой…

– Площадка где?! – рявкнул я. У меня уже не было сил терпеть это медленное угасание вертолетной жизни и очень хотелось выпрыгнуть наружу.

– Добавь высоты!! – делая со своим лицом что-то ужасное, стал умолять пилот. – Заденем деревья…

– Площадка?!

Казалось, вертолет превратился в воздушный шар, который дрейфует по воле ветра. Скорость упала почти до нуля, и мы едва перевалили через забор, погладив тенью охранников. Лопасти резали воздух с ровным свистом, почти не встречая сопротивления, и стрелка, указывающая высоту, неумолимо валилась вниз.

Пилот, не выдержав этой пытки, стал бодать меня головой, словно намеревался ухватить рычаг шаг-газа зубами и дернуть его вверх. Я не сдержался и залепил ему пощечину.

Вертолет проседал все больше, воздушным потоком покрывая поверхность бассейна рябью. Я уже шел ва-банк, не думая о последствиях посадки на кроны деревьев. Пилот тянул до последнего, и, когда нас слегка качнуло, а в днище с царапающим скрежетом уперлась лохматая верхушка пальмы, он, скаля зубы, как Щелкунчик, процедил:

– Влево… Вдоль дорожки, за лабораторией…

Я не совсем удачно развернул вертолет вокруг своей оси, и он сделал по меньшей мере три витка. Вокруг нас все замелькало: дерево, вышка, забор, дерево, вышка, забор… Пилот что-то закричал и повалился мне на колени. Отталкивая его от себя локтем, я потянул шаг-газ вверх, чувствуя, как вертолет стал быстро взбираться в спасительное небо, но, чтобы не переусердствовать с высотой, я тотчас вернул его в прежнее положение и постарался нацелиться на белое подковообразное здание лаборатории.

Пилот уже не кричал, а бился в агонии в своем кресле, вытаращив дурные глаза. Какой слабонервный, подумал я и, до боли закусив губу, сдвинул ручку в сторону, эффектно срезав рулевым винтом верхушку пальмы. На высоте пилотирование получалось у меня намного лучше, чем в десяти метрах от земли, тем не менее я постарался не упасть в грязь лицом во всех смыслах и, по миллиметрам добавляя скорости, выровнял движение вертолета по тропинке.

Никто в нас не стрелял, несмотря на то, что воздушная акробатика была на самом высоком уровне, и все охранники на вышках смотрели на нас, широко раскрыв рты. Мы проплыли над крышей лаборатории, каким-то чудом протиснувшись между растяжками высокой антенны, и, когда я увидел под собой белый круг посадочной площадки, взял ручку на себя, полностью гася скорость, и опустил вниз рычаг.

Казалось, вертолету не терпится опуститься на землю, и он так жизнерадостно ухнул вниз, что ноги пилота вдруг оказались выше головы. В последнее мгновение я все же попытался смягчить наше падение, но все равно посадка оказалась далеко не мягкой. К счастью, вместо бетонного круга под полозьями оказалась цветочная клумба, на которую мы свалились, как на подушку.

Сорвав бейсболку с головы пилота, который пребывал в состоянии истерики, я нацепил ее на себя и, придерживая, чтобы ее не сорвало потоком воздуха, выскочил под лопасти. Едва не угодив под рулевой винт и ругая себя за суетливость, я добежал до флигеля. Охраннику, который стоял у дверей, я козырнул, прикрыв ладонью лицо, и сказал нечто крайне деловое:

– Срочный вызов!

Он хотел было возразить, но так и остался стоять у дверей со своим возражением. Я вбежал в сумрачный и прохладный коридор и сквозь фигурные стекла торцевой двери, ведущей в зал, увидел голову седого старика…

Отдышавшись, я вытащил из-за пояса револьвер, кинул себе под ноги бейсболку и зачем-то перекрестился.

Я не успел сделать и двух шагов, как обе створки двери вдруг распахнулись и мне навстречу вышла Анна. Она бы закричала от неожиданности, если бы я вовремя не закрыл ей рот ладонью.

– Тихо, милая, тихо, – шептал я, гладя ее по щеке тыльной стороной кулака, в котором сжимал револьвер. – Все будет хорошо… Сейчас вся база встанет перед нами по стойке «смирно».

Я осторожно убрал ладонь с губ Анны, убедившись, что она уже пришла в себя и узнала меня, и шепнул:

– Он один?

Она кивнула. Времени было в обрез. Мы стояли в коридоре, в котором в любое мгновение могли появиться вооруженные люди, и все же нежные слова вырвались из меня, как теплое шампанское из бутылки:

– А давно мы с тобой не виделись, да? Ты поправилась… А это каре тебе идет…

Она показалась мне какой-то странной, словно плохо понимала, кто я такой и что здесь делаю.

– Ничего не бойся, – подбодрил я ее, взял за руку и, выставив руку с револьвером вперед, ногой распахнул дверь. Дверь заскользила на петлях и ударилась в стену. Резкий звук эхом отозвался под полусферическим сводом и впитался в пустоту зала, в котором не было ничего, кроме каталки с седым стариком, мраморного пола и квадратных пятен солнечного света, лежащих на нем.

Я быстро подошел к Августино, который читал книгу и поднял голову при моем приближении, взвел курок и, облизав пересохшие губы, приставил ствол револьвера к его морщинистому лбу.

– Все, Августино, – прошептал я. – Конец.

Седой Волк смотрел на меня голубыми глазами и силился узнать. Он рассматривал меня как автопортрет, написанный кистью мастера, но никак не мог вспомнить, кто именно на нем изображен. Несмотря на свое состояние, я не мог не обратить внимание на то, как в самом деле сильно изменился Августино.

– Вы не устали? – наконец поинтересовался Седой Волк и, опустив глаза, послюнявил кончик пальца, перевернул страницу и сказал: – Погодите-ка, я вам зачитаю отрывок из Дантова «Ада»… «Как холоден и слаб я стал тогда, не спрашивай, читатель; речь – убоже; писать о том не стоит и труда. Я не был мертв, и жив я не был тоже; а рассудить ты можешь и один; ни тем, ни этим быть – с чем это схоже». Замечательно, не правда ли?

– Прикажи подготовить к отправлению катер, – произнес я, чувствуя, как меня начинает переполнять злость.

– Если не ошибаюсь, – сказал Августино, – вы пытаетесь меня испугать?… Поздно, молодой человек. Вы опоздали по меньшей мере на месяц… А позвольте полюбопытствовать, зачем вам катер?

Он вел себя так, как ни один человек, в которого я когда-либо направлял оружие. Я со своим жалким револьвером представлял для Августино столь ничтожную субстанцию, что он совершенно искренне переживал по поводу прочитанного отрывка.

Опасаясь, что этот тщедушный и в то же время могущественный человек заболтает меня цитированием классика и неординарными вопросами, которые загоняли меня в тупик, я протянул револьвер Анне, чтобы она заменила меня, а сам обошел каталку и взялся за ручки.

– Предлагаете прогуляться? – спросил Августино и кивнул. – Отличная идея! Надеюсь, на улице не слишком жарко?

У меня ничего не получалось. Я выходил из себя, я бил кулаками в бетонную стену.

– Вот что! – Мое терпение наконец лопнуло, и я развернул каталку так, что Августино вновь оказался лицом ко мне. – Ты закроешь свой рот, иначе твоя обеспеченная старость закончится здесь и сейчас!

Я чувствовал: должно произойти то, к чему я не был готов. Так и случилось. Анна, глядя на меня холодными глазами, вдруг медленно подняла револьвер, целясь мне в лицо, и произнесла:

– Замолчи, Вацура. Ты проиграл.

– Вы проиграли, молодой человек, – повторил Августино. – И не надо по этому поводу кричать и ругаться… А я вас наконец узнал! Всякий раз вы навещаете меня с пистолетом! Это как понимать? Ваш имидж или же дурная привычка?

– Что? – переспросил я, не в силах поверить глазам. – Анна, ты меня не узнаешь?

– Узнаю, – ответила она спокойно.

– Что с тобой? Ты теперь на стороне этого…

– Да.

– Анна, ему сейчас будет плохо, – забеспокоился Августино, с тревогой глядя на меня. – Вызови, пожалуйста, прислугу, пусть принесет сердечные капли. Двадцать капель, не меньше!

– Не надо, – произнес я. Голос мой дрогнул. От чудовищного предательства перед глазами все поплыло, а к горлу подкатил комок. Влад был прав, думал я. Влад был тысячу раз прав…

– У меня есть предложение! – вдруг жизнерадостно воскликнул Августино. – Давайте в самом деле выйдем на воздух. Молодому человеку станет намного легче.

Он выпростал из-под пледа руку, в которой держал миниатюрную трубку, и, пискнув включателем, сказал кому-то:

– Голубчик, накрой нам в беседке на три персоны. И принеси сердечные капли… Побольше! Двадцать!