Опять Хани настояла на этом.
— У меня слишком отросли волосы. Мне следовало бы взять с собой Бёрка, моего парикмахера, — пошутил он утром за завтраком.
Стараясь доказать, сколько денег сэкономила им Людмила за время путешествия, Хани немедленно принялась превозносить талант девушки по части стрижки. Надо сказать, она действительно справляется великолепно, подумал Бенедикт. В зеркале их взгляды встретились, и Бенедикт, понимая, что она наверняка слышала их горячую беседу с Норрисом, звонившим из Нью-Йорка, не хотел, чтобы она впала в заблуждение, вообразив, будто «Тауэрс фармасетикалз» вот-вот изобретет аспирин! Хани довольно часто совершала подобные ошибки, превратно истолковывая его слова.
— Ты знаешь, Людмила, как давно человечество пользуется аспирином?
Он уже был готов просветить ее, когда она ответила, ни на секунду не прекращая щелкать ножницами:
— С тех пор, как Гиппократ обнаружил салицин в коре ивового дерева. В 400 году до нашей эры.
Увидев, что он насупился, она неожиданно улыбнулась умопомрачительной, жизнерадостной улыбкой, от которой у нее появились ямочки на щеках, а в глазах непроизвольно засверкали озорные искорки.
— Прекрасно, юная леди, — неохотно сдался он. — Теперь я в состоянии оценить ваш ум.
Они пристально посмотрели друг на друга в зеркале, задержав взгляд на секунду дольше, чем было необходимо, и за эту секунду в их отношениях что-то неуловимо изменилось, словно за эту секунду они каким-то непостижимым образом, без слов, поняли, что неравнодушны друг к другу.
Как позднее вспоминал Бенедикт, именно в тот момент он решил, что непременно узнает секрет этой странной женщины с длинными, бледными пальцами, которая держится с таким холодным достоинством, этой молодой женщины, в которой таится столько природной красоты и ума.
— Людмила, я приготовила тебе сюрприз, — важно провозгласила Хани, появившись в туалетной комнате в шуршащем эффектном вечернем платье, которое она купила в Лондоне у молодого модельера по имени Норман Хартнелл.
— Да, мадам?
— Ты так много работала с самого нашего отъезда из Нью-Йорка, а теперь еще мой муж доставляет тебе новые хлопоты, — весело прощебетала она. — Пожалуйста, не стриги его слишком хорошо, а то Бёрк останется не у дел, и это дурно скажется на моих прическах.
— Так что за сюрприз? — гневно перебил жену Бенедикт. Он и сам собирался преподнести Людмиле сюрприз… если бы Хани пришла на пять минут позже.
— Он лежит в спальне на кровати. Не заглядывай туда, Людмила, пока мы не уйдем, а это, между прочим, дело нескольких минут, мой дорогой супруг. Ведь не хочешь же ты сказать, что сегодня вечером мистер Пунктуальность заставит ждать миссис Непунктуальность?
Когда Хани наклонилась, чтобы поцеловать Бенедикта в лоб, его обдало душной волной густого аромата духов, от которого он расчихался.
— Господи, Хани, зачем, скажи на милость, ты так надушилась? — Он чихнул несколько раз подряд.
— Это новые духи — от Диора. Они еще даже не поступили в продажу, ну не чудо ли? Он хотел, чтобы я их попробовала.
— Можешь передать ему от меня, что успех обеспечен: мужчины бегом побегут за милю, за милю
— О, дорогой, не надо так злословить. Наверное, я вылила на себя слишком много.
В спальне зазвонил телефон, и Хани побежала, чтобы взять трубку, мурлыкая себе под нос, на седьмом небе от счастья, что она в Париже, в новом платье от одного самого модного дизайнера и надушена новыми духами от другого.
И опять глаза Бенедикта и Людмилы встретились в зеркале, но прежде, чем он успел поделиться с ней своей идеей, вернулась Хани.
— Машина ждет
Когда Людмила повернулась, чтобы освидетельствовать свой первый шедевр, Бенедикт встал, швырнув полотенце на пол.
— Хватит, для одной стрижки нас слишком часто прерывали. — Он пригладил рукой густые, темные волосы и с удовольствием отметил, что по-прежнему у него нет ни малейшего признака седины. — В любом случае все выглядит замечательно. Я не могу сидеть тут, пока вы обе трещите у меня над ухом.
Людмила искоса взглянула на него с укоризной, и тогда он подмигнул ей. Не имея привычки подмигивать женщинам, он сделал это так же непроизвольно, как и чихнул несколько минут назад.
Людмила принялась собирать щеткой состриженные волосы с пола ванной комнаты; когда Бенедикт вышел оттуда, чтобы надеть фрак, он слышал, как Хани повторила:
— Сюрприз в спальне. После нашего ухода ты можешь его взять и померить в своей комнате. Если оно не подойдет, принеси его назад утром, но я уверена, что оно по тебе. Дорогой, во сколько я должна быть готова завтра, чтобы пойти с тобой на парад? — закричала она. — До ленча у нас назначена встреча с министром торговли?
Он появился на пороге, высокий, темноволосый, красивый, — ее муж, на руку которого она с такой гордостью опиралась.
— До ленча — ничего. Будь готова к полудню.
Когда за супругами закрылась дверь, Людмила медленно вошла в их спальню. На кровати лежало платье, изящное, шелковое платье. Она взяла его. Оно слабо мерцало, как лунный свет, и было легче паутины. Оно было необыкновенной расцветки — сочетание всех оттенков желтого, от бледно-золотистого, словно луна в Палм-Бич, до яркого, насыщенного цвета, какого бывают лютики в Пражском лесу. Людмила никогда в жизни не видела такого красивого платья, и когда она взглянула на ярлычок, у нее перехватило дыхание. Салон Кристиана Диора. Она не верила своим глазам. Она прижала платье к груди, прильнув щекой к тончайшему шелку. Это было неотразимое платье, о каком она никогда не осмеливалась мечтать. Даже если оно не подойдет, она не будет… не сможет вернуть его. Она изучит его до мельчайших подробностей, чтобы понять, как оно скроено и в чем суть его волшебной красоты, и перешьет по фигуре. Она никогда не расстанется с ним, никогда.
Ее охватило непреодолимое желание тотчас надеть его. Людмила ненавидела всю свою одежду, до последней нитки. Она сбросила простую, темно-синюю юбку и расстегнула белую кофточку столь поспешно, что одна пуговица отскочила и закатилась в угол.
Совершенно невозможно оказалось надеть платье через ноги. Его нужно было надевать через голову, и нежное прикосновение шелка, скользнувшего вниз по телу, напомнило ей ощущения, которые она испытала однажды, погрузившись в пену, «одолжив» пену для ванны из флакона миссис Тауэрс, когда та поехала вместе со Сьюзен в однодневное путешествие по Флориде на речном пароходе.
Сказать, что платье хорошо сидело на ней, означало ничего не сказать. Оно ее преобразило. Оно было простого покроя, но тонкий шелк плотно облегал тело, каким-то чудесным образом зрительно удлиняя фигуру, послушно повторяя линии точеных, узеньких плеч, обрисовывая округлость груди, так что грудь казалась более пышной, подчеркивая тончайшую талию и словно мягкими штрихами намечая соблазнительные ягодицы и бедра. Она знала, что выглядит прекрасно в новом платье. Пестрая палитра золотистых красок оттеняла иссиня-черные волосы, придавала теплый тон молочно-белой коже, блеском топаза отражаясь в глазах. Она широко раскинула руки, словно хотела остановить время, этот самый миг, потому что никогда в жизни она не была так счастлива, как теперь.
Когда она пошевелилась, волосы, небрежно заколотые узлом, упали ей на спину. Она не сделала попытки поправить пучок, а просто стояла и смотрелась в зеркало — она в этом волшебном платье, которое всегда будет символизировать для нее Париж и все воспоминания о нем: широкий простор Енисейских полей, которые она видела из окна лимузина в день приезда, Сакре Кер, стоявший высоко на Монмартре, напоминая фантастический свадебный торт, — собор, которым она любовалась в самый первый день, один-единственный раз за неделю их пребывания в Париже, когда она была предоставлена самой себе и
