тюрьму, но, Хани, дорогая, пожалуйста, будь внимательна, когда начнешь трясти плечами в самбе. Я не хочу, чтобы ты вытряхнула нечто, принадлежащее мне.

Она все еще смеялась, когда сказала: «Добрый вечер, Милош» — и осторожно забралась в темно- зеленый «роллс-ройс» — точно такого же цвета была и ливрея Милоша.

Как-то в поезде Бенедикту попалась газета со статьей, посвященной проблемам, с которыми приходилось сталкиваться военнослужащим, вновь адаптировавшимся к условиям семейной жизни: часто они переживали горькое разочарование, что мечты о возлюбленных, оставшихся дома, которые они пронесли через всю войну, в действительности нередко превращались в сущий кошмар.

Жизнь с Хани не была кошмаром. Ничего подобного. Ее было легко рассмешить, она с готовностью откликалась на его убогие шутки — именно это, как он понимал теперь, всегда заставляло его вовремя вспомнить, как сильно он на самом деле любил ее.

Главной проблемой в их отношениях оставалось то, что она совершенно не понимала, какие требования предъявляет деловая жизнь к современному предпринимателю сейчас и в перспективе на многие годы. Больше всего раздражало то, что она не желала хотя бы попытаться понять. Вначале, только вернувшись домой, он жаждал поделиться с ней своими планами относительно будущего компании «Тауэрс фармасетикалз»: начать вкладывать капитал в различные отрасли, для постороннего взгляда и для деловой прессы, казалось, ничем не связанные между собой, но в действительности идеально вписывавшиеся в общую картину, как отдельные части головоломки.

Подобно военнослужащим, о которых он недавно прочитал, в его мечтах о доме присутствовала Хани, наравне с ним захваченная идеей осуществить его грандиозные замыслы. Но он забыл, сколь мимолетен интерес Хани к делам; а может, и это вполне вероятно, отправляясь воевать, он сам был совсем другим человеком и не осознавал, насколько Хани поглощена всякими атрибутами светской жизни.

За прошедший год он успел свыкнуться с мыслью, что в мире не существует женщины, которая могла бы занять в его жизни такое же место, как и работа: он никогда не встречал и, без сомнения, не встретит ту, которой было бы по силам завладеть его вниманием и увлечь настолько, насколько увлекала его работа. Женщины никогда не бросали ему вызова; они были слишком примитивны и, однажды завоеванные, становились обузой.

В интимной жизни у него не возникало проблем с Хани; ее было легко удовлетворить, и это являлось приятной обязанностью, а кроме того, всегда под рукой имелся кто-то, кто сексуально возбуждал его, в чем он периодически нуждался. Он обрадовался, прочитав, что это совершенно нормально, руководствуясь теорией Альфреда Чарльза Кинси, биолога из Индианского университета, чья книга «Сексуальная жизнь мужчины» уже пользовалась огромным успехом.

Хани очень огорчилась, обнаружив, что он читает корректуру «Отчета», предназначенного для служебного пользования, присланный ему Рокфеллеровским фондом, вложившим в проект часть денег, выделенных на научные исследования, но, как всегда, расстраивалась она недолго; она знала, что он всегда с удовольствием возвращается к ней, домой, при условии, конечно, что ему не придется задержаться надолго. Когда они пристроились в конец длинной вереницы машин, тянувшихся к роскошному особняку Лава, расположенному на берегу океана, Хани принялась притоптывать туфелькой в такт музыке, доносившейся из-под гигантского шатра, сооруженного на лужайке перед парадным входом.

— Это моя любимая мелодия из «Башмака на пуговицах»! О, нас ждет дивный вечер. Пожалуйста, милый, не избегай танцев. Никто не танцует квик-степ так, как ты.

Он рассеяно похлопал ее по коленке.

— Не волнуйся, Хани, я буду танцевать с тобой квик-степ, пока ты не запросишь пощады.

Когда они медленно продвигались к специально сооруженному проходу, украшенному цветами, где стояло около дюжины лакеев, готовых припарковать машины без шоферов, Бенедикт случайно обратил внимание на печальное лицо их собственного шофера, вернее, на его профиль.

— Все в порядке, Милош?

— Да, сэр.

— Звучит неубедительно.

Парень становится ужасным занудой. Правда, Бенедикту это было безразлично.

С тех пор как наконец приехала жена Милоша (спустя несколько месяцев томительного ожидания, когда ее мать поправится после сердечного приступа), он не мог припомнить, чтобы Милош хоть раз улыбнулся. Сколько эта женщина уже живет здесь? Два месяца? Три? По сути, он еще не встречался с ней лицом к лицу, хотя смутно припоминал, будто Милош приводил ее в посольство поблагодарить его вскоре после того, как Ирина сообщила Милошу хорошие новости: документы, удостоверяющие благонадежность его жены, получены, и полковник Тауэрс готов предоставить им работу в Штатах с испытательным сроком в шесть месяцев.

То был один из самых тяжелых дней, когда Бенедикт был занят с утра до ночи, всего за неделю или за две до отъезда, и меньше всего на свете ему хотелось тратить драгоценное время на их слезные изъявления благодарности, особенно потому, что Милош был одним из немногих, кому удалось ловко обвести его вокруг пальца. Он помнил, какое тогда почувствовал облегчение, что жена Милоша не выглядела дешевкой. Он даже перестал злиться, испытав минутное удовлетворение при мысли, что он смог предоставить молодоженам такой великолепный шанс. В отличие от Милоша его жена походила на беженку со своими огромными черными глазищами. Облако темных волос скрывало большую часть красивого, по словам Милоша, лица, которым юный мошенник был настолько очарован, что не нашел в себе сил расстаться с этой женщиной.

Возможно, увидев роскошных, голубоглазых, типично американских блондинок, расхаживавших по пляжам в Палм-Бич, их упругие груди и крепкие попки, подчеркнутые элегантными пляжными и теннисными костюмами, Милош больше не восхищался ею, во всяком случае не до такой степени.

Ладно, жалкий вид Милоша, слава Богу, его больше абсолютно не касался. Все проблемы с прислугой умело разрешала Хани, которая, кстати, ему говорила, что жена Милоша, Лоретта, или, Людмила, или как там ее зовут, поработав с такой же нагрузкой, как и любая другая горничная в доме, поскользнулась на мраморном полу в вестибюле, сломала ногу и с тех пор не может ходить. Вероятно, она, бедняжка, превращает семейную жизнь Милоша в ад, соскучившись по своеобразным деликатесам чешской национальной кухни, вроде жареной свинины, клецок и капусты. Господи, было время, когда ему казалось, что запах этой капусты будет преследовать его вечно.

Бенедикт раздраженно фыркнул. Благодарение небу, во всяком случае его решение взять с собой Милоша было продиктовано ему свыше. Никто и никогда не ухаживал за машинами лучше Милоша, да и Хани он пришелся весьма по душе, как Тауэрс и предполагал.

Он выглянул в окно и залюбовался пейзажем. Все вокруг сверкало в лучах заходящего солнца, восхищая гармонией и совершенством: от чистых пологих золотистых пляжей с царственными пальмами, похожими на эффектную декорацию, склонявшимися в поклоне и слегка качавшими гордыми вершинами, до прекрасных особняков, тянувшихся вдоль всего Южноокеанского бульвара, являвших собой живописное сочетание белого и кораллового цветов. Ему теперь было трудно даже представить, насколько ужасна Прага, сумрачная, задымленная и безотрадная, несмотря на все свои национальные сокровища.

Милош просто неблагодарный ублюдок. Какое он имеет право выглядеть несчастным и говорить печальным голосом, если ему не только помогли бежать из ада, но и открыли врата рая — такого, как этот.

В тот момент, когда Тауэрс выходил из машины, Милош обратился к нему шепотом:

— Можно мне поговорить с вами завтра, сэр?

Бенедикт не ответил. Он не собирался выслушивать ни слова жалобы, и у него не было времени на разговоры с неблагодарными слугами с постными физиономиями, как бы хорошо те ни разбирались в цилиндрах и коленчатых валах.