Поразительно, как старушка до сих пор сама не сообразила, что весь зимний сезон — с Нового года по март — жены многих наиболее влиятельных людей Америки проводят в своих особняках в Палм-Бич и нуждаются в высококлассных парикмахерах, которые их обычно обслуживают в Нью-Йорке, Техасе или Калифорнии в остальное время года.

Прислушиваясь к мелодии, словно звучавшей у нее в ушах, Хани начала танцевать: она часто так делала. «Я всецело твоя, со всеми пуговками и лентами…» Медленно, медленно, быстро, быстро, медленно; медленно, медленно, быстро, быстро, медленно. Она приобрела эту привычку, когда Бенедикт воевал за океаном. А теперь, как она частенько жаловалась своим самым близким подругам, он так часто и надолго уезжал по делам, что иногда она с трудом вспоминала, что он вообще вернулся.

— Хани!

Ему достаточно было только произнести ее имя так грозно, и, как она не раз говорила ему в последние несколько месяцев, ее хорошее настроение мгновенно улетучивалось: она начинала чувствовать себя несчастной дурнушкой, подпирающей стены на балу, Золушкой из Теннесси, которая уже слишком стара, чтобы найти другого Прекрасного Принца.

Хани вышла на террасу. Вдали, у самого горизонта, она разглядела цепочку маленьких, темных точек, медленно двигавшихся в одном направлении, — караван кораблей, плывших на Кубу. О, как бы ей хотелось очутиться на палубе одного из них, а потом в Гаване танцевать ча-ча-ча всю ночь напролет, как в незапамятные времена — до того, как разразилась эта проклятая война, разрушившая все и превратившая ее жизнерадостного, высокого, темноволосого красавца возлюбленного в скучного мужа, который, казалось, был способен теперь проявлять страсть лишь при подведении баланса.

«Он обожает тебя, Хани», — в один голос утешали ее друзья, когда она говорила, что он освободится не раньше субботы и даже не сможет остаться на большой прием, который устраивает Мери Сэнфорд в следующую пятницу, а потому ей срочно нужно найти кого-нибудь, кто будет ее сопровождать, хотя с этим у нее никогда не возникало проблем.

«Считай, что тебе повезло, Хани, так как он помешан на бизнесе, — дружно убеждали ее все, — а не на какой-нибудь алчной блондинке. В конце концов, ты только почитай газеты и поймешь, что он строит свою империю. Кто-то ведь должен этим заниматься».

Услышав, что Бенедикт положил телефонную трубку, она поспешно вернулась в дом. Заметил ли он наиболее вызывающие детали ее нового сверхмодного, умопомрачительного вечернего туалета от Кристиана Диора? И если заметил, то вдруг он рассердится и потребует, чтобы она сняла его? Хани украдкой бросила быстрый взгляд на глубокий вырез платья, обнажавший грудь гораздо откровеннее, чем она когда-либо позволяла себе в обществе, и демонстрировавший гораздо больше, чем на самом деле у нее было, потому каждый грамм плоти приподнимался с помощью остроумно сделанного бюстгальтера с подкладками, вшитого в лиф платья.

— Очень мило. — Голос Бенедикта прозвучал так же восторженно, как если бы он любовался новой занавеской.

— Бенедикт…

Он готовил себе мартини, но ему вовсе не нужно было смотреть на Хани, чтобы понять по выражению ее лица, как она обижена и расстроена. Существовала парочка проверенных способов сделать так, чтобы она перестала дуться отныне и до конца вечера. Поскольку жена была полностью одета и готова к выходу, все, что от него требовалось — это схватить ее на руки и поднять в воздух, поцеловав первую попавшуюся обнаженную часть тела, по пути вверх или вниз… Или он мог обнять ее и, крепко прижимая к себе, провальсировать один или два круга по террасе, нашептывая ей на ухо какой-нибудь вздор.

Проблема заключалась в том, что сегодня ему не хотелось утруждать себя. Если ей хочется дуться, пусть отправляется одна на юбилейный бал Спенсера Лава. Он подумал об этом не без сожаления, так как Спенсер Лав был одним из немногих миллионеров из Палм-Бич, собственными руками сделавший свое состояние, с которым Бенедикт с удовольствием провел бы вечер. Он знал: можно рассчитывать, что Спенсер возьмет тайм-аут в разгаре приема, чтобы спокойно побеседовать о бизнесе и политике, сидя в библиотеке с хорошей гаванской сигарой, пока женщины будут плясать до упаду со всеми жиголо, которые теперь, похоже, устраиваются на зимний сезон во Флориде.

— Что случилось, дорогой? Ты только недавно вернулся и весь день разговаривал по телефону, а сейчас ведешь себя так, словно я вовсе не существую.

Хани стояла перед ним, напоминая подавленного, удрученного ребенка, тогда как он, облокотившись на стойку бара, смерил ее ледяным взглядом сверху вниз, даже не сделав попытки прикоснуться к ней.

Она все еще была очень привлекательна, и тело, которое он знал так хорошо, смотрелось превосходно в том самом платье, о котором, как он полагал, ему пришлось столько выслушать, платье, которое бесконечно долго проходило через таможенные препоны. Но коль скоро его жена так хорошо выглядит в нем, ради этого стоило столько ждать; однако, несмотря на то, что он нормально исполнял свой долг и успешно притворялся, будто жена пробуждает в нем пылкую страсть, Бенедикт с нетерпением ждал конца приема, поглощенный мыслями совсем иного рода.

Он должен поскорее закончить переговоры и подписать контракт по поводу синтетического кортизона, пока за него не ухватились «Скибб» или «Лилли». Он должен удостовериться, что Норрис полностью урегулировал все вопросы, связанные со строительством в Калифорнии нового производственного комплекса. Он должен заполучить в Палм-Бич менеджера телевидения, хотя отнюдь не спешил вкладывать деньги в телевидение — не раньше, чем оформит покупку двадцати радиостанций на северо-востоке. Вероятно, он сам поедет в Швейцарию, чтобы познакомиться с новейшими исследованиями в области антибиотиков, и, да, он готов примириться с Королевской Малюткой, который вкладывал капитал в различные области, никак не связанные с его текстильной отраслью, повергая всех в изумление.

Поскольку Спенсер Лав основал Берлингтонскую текстильную фабрику, Бенедикт отметил про себя, что нужно не забыть спросить его на приеме, что он думает насчет последних предприятий, затеянных Малюткой.

У Хани были острые ноготки. Он снял ее руку со своего запястья и небрежно поцеловал.

— Очень мило, — повторил он. — У всех глаза вылезут на лоб. Это и есть то платье из Парижа? От Христианнейшего Кристиана?

К его облегчению, Хани засмеялась:

— О, Бен, ты же знаешь, что ошибаешься. Это от Кристиана Диора, модельера, который в прошлом году представил «новый силуэт». Ты прекрасно помнишь, как его зовут; газеты все время писали о нем. Ты правда думаешь, что оно выглядит сногсшибательно? Я уверена, что в Палм-Бич ни у кого никогда не было такого платья. Мне не терпится увидеть, как вытянется лицо у Марджори Мерриуэзер из «Пост»! — Она еще раз покружилась, чтобы продемонстрировать ему, как взметнувшаяся юбка — новый вариант кринолина — приоткрывает ее стройные ноги.

— Пожалуй, вырез низковат, несколько рискованно, та cherie. N'est-ce pas?[5]

— О, ты так считаешь?

Хани кокетливо прикрыла декольте руками, но в этот момент, предварительно постучавшись, вошел Джефферс, получивший повышение и теперь занимавший пост дворецкого. Он выглядел чересчур самодовольным, с раздражением отметил про себя Бенедикт и подумал — уже не в первый раз, — что следовало бы все-таки снова обратить внимание Хани на то, что пиджак-визитка строгого покроя и брюки в полосочку, которые Джефферс носил согласно ее желанию, не в состоянии скрыть его гомосексуальности, хотя Хани продолжала настойчиво отрицать это.

И Бенедикт опять решил как-нибудь на днях лично поинтересоваться у Джефферса, каким образом здоровому, рослому тридцатилетнему мужчине удалось избежать призыва в армию и участия в военных действиях. «Астма», — однажды объяснила ему Хани тоном, исполненным упрека и жалости к самой себе, вынудившим его мгновенно замолчать прежде, чем она успеет завести старую песню — почему он так стремился на фронт. К счастью для «Тауэрс фармасетикалз», хроническая астма уберегла от призыва и Норриса, его правую руку в делах фирмы.

— Сэр, мадам, машина подана.

Бенедикт кивнул головой.

— Ну, я полагаю, Христианнейший Кристиан не сварганил бы платья, за которое тебя посадят в