вскочила — напряженная, готовая ко всему. Потом тень приблизилась и оказалась Вороном. На нем были пижамные штаны и тапочки.

— Роза, тебе бы лучше… — он осекся. — Что за черт, что случилось с твоей рукой?

— Забудь о моей долбаной руке, — рявкнула она. — Что ты тут делаешь в два часа ночи? Особенно когда знаешь, что я занята?

— Дедуля Флик, — сказал Ворон. — Энни Фартук говорит, что он умирает.

В это утро в «Флитвуде» от Дедули Флика пахло не сосновым освежителем воздуха и сигарами «Альказар», а дерьмом, болезнью, смертью. И народу там было полно. Присутствовала по меньшей мере дюжина членов Узла верных. Одни толпились у кровати старика, другие сидели или стояли в салоне с чашками кофе. Остальные были снаружи. Все были потрясены и обеспокоены. Узел верных не привык видеть смерть в своих рядах.

— Выметайтесь, — сказала Роза. — Ворон и Орех, вы останьтесь.

— Посмотри на него, — проговорила дрожащим голосом Петти Китаеза. — Пятна-то, а? И он все схлопывается да схлопывается, Роза! Ох, жуть какая!

— Иди, — сказала Роза. Она говорила мягко и даже ободряюще сжала плечо Петти, хотя больше всего ей хотелось дать этой толстозадой кокни пинка под зад. Ленивая сплетница, ни на что не годная, кроме как греть койку Барри, да и в этом вряд ли великая искусница. Роза подозревала, что Петти больше любит поворчать. Когда не перепугана насмерть, конечно.

— Давайте-давайте, — сказал Ворон. — Если уж ему суждено умереть, то публика при этом не нужна.

— Он оклемается, — сказал Арфист Сэм. — Наш Дедуля Флик круче вареных яиц.

Но при этом он обнял Матрешку, выглядевшую подавленной, и на секунду прижал к себе.

Они потянулись к выходу. Некоторые оглядывались, прежде чем спуститься по ступенькам вслед за остальными. Когда в фургоне осталось только трое, не считая Дедули, Роза подошла к кровати.

Дедуля Флик смотрел на нее невидящим взглядом. Ощеренные губы обнажали десны. Пряди выпавших тонких седых волос, лежавшие на подушке, придавали ему сходство с бешеной собакой. В огромных влажных глазах застыла боль. Он лежал голый, не считая семейных трусов, и все его тощее тело было покрыто красными пятнами, похожими то ли на прыщи, то ли на укусы насекомых.

Роза спросила, повернувшись к Грецкому Ореху:

— Это еще что?

— Пятна Коплика, — ответил он. — По крайней мере, похоже на то. Хотя обычно они высыпают только во рту.

— Переведи.

Орех запустил пятерню в редеющие волосы.

— Я думаю, у него корь.

Роза в изумлении раскрыла рот, потом хохотнула. Она не собирается стоять тут и слушать всякую чушь, ей нужен аспирин для руки, которую по-прежнему простреливала боль с каждым ударом сердца. Вспоминались руки мультяшных персонажей, когда по ним с размаху бьют молотком.

— Мы не болеем лоховскими болезнями!

— Ну да… не болели.

Она уставилась на него в ярости. Розе нужна была шляпа, без нее она чувствовала себя голой. Но цилиндр остался в «Эрскрузере».

Орех сказал:

— Я просто говорю тебе, что я вижу. Корь, она же рубеола.

Корь, лоховская болезнь. Просто прекрасно.

— Да это же… чушь собачья!

Он дернулся, и неудивительно: она и сама чувствовала, что вышло резко. Господи ты боже мой, корь? Самый старый из членов Узла верных умирает от детской хвори, которой и дети-то уже не болеют?

— На том мальчишке-бейсболисте из Айовы были какие-то пятна, но мне и в голову не пришло… Потому что, да, ты права — мы не заражаемся их болезнями.

— Но прошло столько лет!

— Знаю. Единственное объяснение — зараза была в его паре, и она впала в спячку. Некоторые инфекции это могут. Остаются пассивными — иногда несколько лет, а потом оживают.

— У лохов — может быть!

Она все время возвращалась к этой мысли.

Грецкий Орех только покачал головой.

— Если Дедуля ее подцепил, почему мы все не заболели? Эти детские болезни — ветрянка, корь, свинка — они же косят лоховских детишек, как лесной пожар!

Она повернулась к Папаше Ворону и тут же начала противоречить сама себе:

— Ты чем вообще думал, когда впустил сюда всю эту толпу, чтобы они тут дышали с ним одним воздухом?

Ворон только пожал плечами, не сводя глаз с дрожащего старика на кровати. Узкое красивое лицо Ворона было задумчиво.

— Все меняется, — сказал Орех. — Если пятьдесят или сто лет назад у нас был иммунитет против лоховских болезней, это не значит, что он есть и сейчас. Откуда нам знать — может, это часть естественного процесса.

— Ты хочешь сказать, что вот это естественно? — Она указала на Дедулю Флика.

— Один случай — еще не эпидемия, — возразил Орех, — и это, может быть, вообще не корь. Но если кто-то еще заболеет, придется поместить его в полный карантин.

— А это поможет?

Он долго колебался.

— Не знаю. Может, мы все уже заразились. Может, это как заведенный будильник или бомба с часовым механизмом. По последним научным исследованиям получается, что так лохи стареют. Живут- живут, почти не меняясь, а потом что-то включается в их генах. Появляются морщины, раз — и им уже нужны палочки для ходьбы.

Ворон продолжал смотреть на Дедулю.

— Вот опять. Твою мать.

Кожа Дедули Флика стала молочной. Затем — прозрачной. Роза увидела его печень, скукоженные серо-черные мешки легких, пульсирующий красный узел сердца. Вены и артерии были похожи на сеть шоссе и магистралей на ее навигаторе. Она видела зрительные нервы, соединявшие глаза с мозгом, словно призрачные струны.

Потом он вернулся. Нашел взглядом Розу, встретился с ней глазами. Потянулся и взял ее за здоровую руку. Первый ее импульс был — отдернуться (если Орех не ошибся с диагнозом, Дедуля был заразен), но какая уж теперь разница. Если Орех прав, они все уже могли подхватить заразу.

— Роза, — прошептал он. — Не бросай меня.

— Не брошу.

Она села рядом с ним на кровать, переплела свои пальцы с его.

— Ворон!

— Да, Роза?

— Посылка, которую ты отправил в Стербридж, — ее же могут там еще подержать?

— Конечно.