Шлюхи запаздывали. Все уже начали думать, что они вообще не приедут, когда Макмерфи, глядевший в окно, вдруг издал вопль, и все мы бросились к нему посмотреть. Он сказал, что это они, но мы не видели ничего, кроме одной машины, вместо ожидаемых двух, и всего одной женщины. Макмерфи окликнул ее через решетку, когда она остановилась на стоянке, и она двинулась к отделению прямо через газон.

Она была моложе и красивее, чем мы представляли. Все уже выяснили, что вместо тетушек приедут две шлюхи, и ожидали от этой поездки чего угодно. Некоторые чересчур религиозные ребята были не слишком рады. Но когда мы увидели ее, идущую легким шагом по траве, с зелеными глазами, с закрученными в длинный узел волосами, блестевшими, словно стебли спелой пшеницы на солнце, каждый из нас думал только об одном: это — женщина, которая не одета с ног до головы в белое, словно закоченела на морозе, и нет никакой разницы, как именно она добывает себе на пропитание.

Она подбежала прямо к решетке, у которой стоял Макмерфи, схватила руками прутья и прижалась к ним. Она задыхалась от быстрого бега, и при каждом вдохе казалось, что ее грудь вот-вот просочится через решетку. Она всхлипывала.

— Макмерфи, черт тебя побери, Макмерфи…

— Не расстраивайся, детка. Где Сандра?

— Она занята, парень, и не может ехать. Но ты, черт, ты в порядке?

— Она занята!

— Правду сказать, — девушка утерла нос и хихикнула, — наша старушка Сэнди вышла замуж. Ты помнишь Арти Гилфиллана из Бивертона? Вечно являлся на вечеринки с какими-нибудь дурацкими штучками: то с гремучей змеей, то с белой мышью — помнишь, вечно держал в кармане какую-нибудь гадость? Настоящий маньяк…

— Вот это да! — простонал Макмерфи. — Разве я запихну десять ребят в этот вонючий «форд», Кэнди, сладкая моя? Как Сандра и этот гремучий змей из Бивертона могли подстроить мне такую подлянку?

Девушка задумалась, пытаясь изо всех сил найти ответ на этот вопрос, когда громкоговоритель в потолке крякнул и голосом Большой Сестры сообщил Макмерфи, что, если он желает побеседовать со своей подружкой, пусть она, как это и полагается, войдет через главную дверь, а не беспокоит всю больницу. Девушка отошла от окна и направилась к главному входу, а Макмерфи плюхнулся на стул в углу, опустив руки.

— Черт побери, — только и сказал он.

Маленький черный парень пропустил девушку в отделение и забыл запереть за нею дверь (и позже получил за это взбучку, могу поручиться), и девушка, виляя бедрами, продефилировала по коридору мимо сестринского поста, где сестры попытались заморозить ее всеобщим ледяным взглядом, вошла в дневную комнату, всего на несколько шагов опередив доктора. Он подошел с какими-то бумагами к сестринскому посту, посмотрел на нее, потом обратно в бумаги, потом снова на нее и принялся обеими руками вертеть очки.

Она остановилась посредине дневной комнаты, со всех сторон на нее уставились мужчины в зеленом, примерно человек сорок. В комнате стояла такая тишина, что можно было услышать, как у кого-то бурчит в животе и как булькают катетеры по всему ряду Хроников.

Пока она отыскивала взглядом Макмерфи, всем удалось хорошенько ее рассмотреть. У потолка над ее головой вился синий дымок; я думаю, аппараты по всему отделению просто раскалились, пытаясь приноровиться к ее появлению; они снимали с нее электронные показания, просчитывали и пришли к выводу, что никогда не имели дела с чем-то подобным, и просто перегорали.

На ней была футболка — такая же, как у Макмерфи, только намного меньше, белые теннисные туфли и джинсы «Ливайс», обрезанные выше колен, чтобы дать ногам дышать. Да, одежки маловато, учитывая, что они обтягивали. Должно быть, эти прелести видело куда больше мужчин, но в данных обстоятельствах она начала нервничать и стесняться, словно школьница, которая впервые вышла на сцену. Все смотрели и молчали. Мартини прошептал, что джинсы у нее такие тугие, что даже можно определить достоинство монет, лежащих в кармане. Он стоял к ней ближе всех, поэтому и видел лучше.

Билли Биббит был первым, кто заговорил, но не словами, а низким свистом, от которого едва не заболело в ушах, и лучше сказать, что она здорово выглядит, никто бы не смог. Она рассмеялась и сказала ему «большое спасибо», оба покраснели, и она опять рассмеялась. И тут все задвигалось. Острые подходили к ней, пытаясь говорить все одновременно. Доктор дергал Хардинга за куртку, спрашивая, кто это. Макмерфи поднялся со стула, протолкался к ней через толпу, и когда она его увидела, обхватила руками за шею и сказала: «Ты, чертов Макмерфи!» — а потом вдруг засмущалась и покраснела снова. Когда она краснела, ей можно было дать лет шестнадцать или семнадцать, клянусь вам.

Макмерфи представил ее пациентам, и она пожала каждому руку. Когда она добралась до Билли, то снова поблагодарила его за свист. Большая Сестра выскользнула с поста, улыбаясь, и спросила Макмерфи, как он намеревается усадить девять человек в один автомобиль, а он спросил, не может ли он на время взять машину у кого-нибудь из персонала, которую поведет лично, и Большая Сестра процитировала правило, запрещающее это делать, чего все от нее и ожидали. Она заявила, если нет второго водителя, который подписал бы доверенность, значит, половина экипажа вынуждена будет остаться. Макмерфи сообщил ей, что в таком случае это обойдется ему еще в пятьдесят чертовых баксов — придется вернуть ребятам деньги, если они не поедут.

— В таком случае, — сказала Большая Сестра, — от поездки, вероятно, придется отказаться — и таким образом вернуть все деньги.

— Я уже нанял лодку; парень получил семьдесят баксов из моего собственного кармана!

— Семьдесят долларов? Неужели? Мне кажется, вы говорили пациентам, что должны собрать сто долларов плюс десять ваших собственных, чтобы финансировать эту поездку, мистер Макмерфи.