Далее Капица говорил, что если бы т. Рабинович, который 26 сентября отправляется по командировке НКВТ в Англию, повидал его жену и устно ее заверил, что в случае надобности она получит разрешение на поездку в Кембридж за детьми, то весь недавно происшедший инцидент был бы ликвидирован и жена его, Капицы, приехала бы в СССР. В связи с этим Капица просил т. Рабиновича взять на себя переговоры с его женой и лордом Рэтерфордом об урегулировании всех возникших затруднений и продаже лаборатории.
Т. Рабинович готов взять на себя эту миссию, но, конечно, только с Вашей санкции.
Лично я считал бы весьма желательным скорейшую ликвидацию всего этого дела, дающего повод враждебным нам элементам в Англии и других странах вести клеветническую агитацию против СССР, и склонен думать, что т. Рабиновича следовало бы уполномочить попытаться путем частных переговоров с лордом Рэтерфордом выяснить, действительно ли он готов продать лабораторию; если данное сообщение Капицы подтвердится, практически наладить эту операцию. Равным образом т. Рабиновичу следовало бы поручить сделать попытку при полном сохранении нашей принципиальной позиции (не давать никаких официальных гарантий ни письменно, ни при свидетелях о получении женой Капицы разрешения на выезд из СССР) осуществить переезд жены Капицы в Москву.
С товарищеским приветом,
Полпред СССР в Великобритании
(АП РФ. Ф.
В считанные дни предложение Майского превращается в постановление Политбюро:
„Особая папка“
Предложить т. Рабиновичу помочь полпредству СССР в Лондоне в переговорах с Ротерфордом о продаже лаборатории Капицы, но никаких „заверений“ жене Капицы не давать». (АН в решениях Политбюро. / Сост. В. Д. Есаков. М.: РОССПЕН, 2000. С. 195).
Как видим, недоброжелательное отношение советских властей к Анне Алексеевне нашло свое отражение в письме Майского и даже в постановлении Политбюро! К сожалению, оно повлияло и на Ф. Я. Рабиновича, который в своем отчете об исполнении задания Политбюро от 25 сентября 1935 года нашел нужным написать следующие строки об Анне Алексеевне:
«Между позицией, которую занимал Ротерфорд до отъезда в СССР жены Капицы, и той, которую он занял в разговоре со мной, есть совершенно очевидная и громадная разница.
Как известно, в своих предыдущих письмах на имя Полпредства Ротерфорд категорически настаивал на том, чтобы Советское Правительство дало Капице возможность вернуться в Англию для продолжения научной работы.
Для меня нет теперь никакого сомнения в том, что свои письма Ротерфорд писал по настоянию жены Капицы и что выступления других деятелей Англии в прессе по вопросу о Капице делались под ее влиянием.
У меня создалось впечатление, что после ее отъезда в СССР научные круги в Кембридже, в том числе и Ротерфорд, облегченно вздохнули и, по-видимому, переменили свое отношение к этому делу.
Я имею основание так думать потому, что я решил при переговорах с Ротерфордом ничего ему не доказывать и ни в чем его не убеждать, а в деловом порядке попросил передать нам лабораторию. Прием, который он мне оказал, свидетельствует о том, что еще до моего приезда руководящие круги Университета, в том числе Ротерфорд, круто переменили свое отношение ко всей истории с Капицей.
(ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 29. Д. 72. Л. 210–214. Подлинник).
Последняя фраза отчета Рабиновича противоречит его утверждению о той роли, которую будто бы сыграл отъезд Анны Алексеевны из Кембриджа в «крутом» изменении позиции Резерфорда и Кембриджского университета в «деле» Капицы. (Кстати, Анна Алексеевна выехала из Кембриджа чуть ли не накануне приезда Рабиновича в Лондон.) Решающую роль, на наш взгляд, в изменении позиции Резерфорда сыграла газетная «шумиха» апреля-мая 1935 года в которой и сам Резерфорд принял участие своим замечательным письмом редактору «Таймс». Реакция властей СССР на это письмо Резерфорда и на другие публикации в западной печати с полной очевидностью показала, что Кембридж имеет дело с тоталитарным государством, которое никогда не пойдет ни на какие уступки и Капицу в Англию не отпустит даже на самый короткий срок.
Из ежедневника П. Л. Капицы: «21 сентября. …Говорил [по телефону] с Аней, и она решила ехать. У нее сидит Dir[ac]».
Инструкции отправлены телеграфом тчк Обращайся в полпредство за визами и билетом тчк Телеграфируй когда выедешь тчк Буду встречать на границе тчк Крепко целую =
27 сентября Петр Леонидович записывает в ежедневнике: «Получил Анину телеграмму насчет приезда…» 28-го: «…Поехал в Негорелое встречать Аню». 29-го: «Приехали [в] 12 час. [в] Негорелое. Получил Анину телеграм[му]. Гуляли с 2 провожатыми с собак[ой]. Вечером 8.5 встретили Аню. Вещи не осматрива[ли]. Получили отдель[ное] купе в международном [вагоне]». 30-го: «Приехали с Аней в Москву…»
Анна Алексеевна провела в Москве и Ленинграде около двух месяцев.
23 ноября Капица пишет в ежедневнике: «…Уехала Аня в Кембридж».
В письме № 1 (после возвращения Анны Алексеевны в Кембридж супруги начали новую нумерацию своих писем) Анна Алексеевна 27 ноября 1935 года пишет Петру Леонидовичу:
«…Пишу Тебе в поезде между Лондоном и Кембриджем, возвращаясь от тов. Озер[ского] (торгпред СССР в Англии. —
К сожалению, дипкурьер едет только 10-го. 12-го он возьмет чемодан с бумагами, я его уложу и привезу, когда мне сообщат, в Лондон. Сделаю опись документов, пошлю Тебе копию, другую — в Аркос, а третью оставлю себе. Все наши частные вещи будут также отправлены на пароходе. <…>
У меня осталось впечатление, что наши взялись серьезно за это дело. <…> Так что Ты получишь библиотеку и манускрипты около 16–20 декабря. <…>
Дело обстоит так: 30-го [ноября] последнее голосование [в Кембриджском университете], и после этого все будет официально закончено.
Большая машина уедет первая, и потом будут постепенно высылаться приборы — по мере того, как будут поступать или оригиналы будут заменены. Университет в панике насчет людей, страшно боится, что их кто-либо будет уговаривать ехать (официально). <…> P[earson] очень хочет ехать. R[utherford] его не хочет отпускать, пока он не обучит Sadler’а всем премудростям. <…> Вообще R. боится оставить лабораторию без Р. и считает, что самое лучшее, чтобы ехал сначала L[aurman] на шесть месяцев, потом Р., а потом снова сговориться надо. Р. истосковался по Тебе и по работе, говорит, его задергали здесь и работа не та, что с Тобой. Ехать ему очень хочется. Условия ему подходят. Я, со своей стороны, думаю, что если он поедет зимой, то ему надо [дать] некоторую сумму подъемных на одежду. Это мое мнение. И он поехал бы
