выскользнул вон, тихонько прикрыв за собой дверь.

Следующий день был воскресным, и рано утром, до того, как в английском посольском доме начали шуметь сливными бачками, Рочестер сел на свою «Ниву» и в сопровождении машины наружки стартовал в сторону Дрездена. Преодолев расстояние до этого города за два часа, он свернул в сторону крепости Кенигсштайн, и к открытию туристического объекта уже заглушил мотор на ближней парковке. Теперь начиналось самое главное. Рочестер стал не спеша подниматься в гору, на вершину крепости, которая средневековым колоссом возвышалась над округой. Оттуда, со стен Кенигсштайна, Эльба казалась ручейком, по которому плыли крошечные скорлупки судов. Воды ее поблескивали в утреннем зимнем солнце, легкий туман размягчал пейзаж и делал его романтичным. Джон с увлечением фотографировал необыкновенные виды Саксонии, отмечая про себя, что если бы не ситуация, то получил бы от них истинное удовольствие. Потом он бродил по верхней части крепости, зашел в музей оружия и сувенирную лавку. Наружка вела себя спокойно, на пятки не наступала. Да и куда ему было деться в этой обстановке? Здесь никуда не убежишь – крепость, лес по берегу Эльбы, да сама холодная река, несущая январский ледок в своих волнах. Медленно прогуливаясь, Рочестер направился вниз, к парковке, иногда останавливаясь, чтобы сфотографировать тот или иной вид. Иногда он смотрел через окуляр в сторону сотрудников бригады наблюдения, и это заставляло их держать дистанцию больше обычного. Приблизившись к парковке, Джон не стал поворачивать на нее, а неожиданно вошел по узкой тропинке в кустарник и быстрым шагом направился к реке. Филеры несколько опешили, но затем также устремились на тропинку. А Джон, убедившись, что они его не видят, уже бежал так быстро, как только мог. Он должен был оторваться хотя бы на половину минуты. Теперь самое главное – не запутаться, тропинка дважды раздваивалась и каждый раз надо было брать правое ответвление. Наконец, он увидел берег реки и мостки, к которым была причалена моторная лодка, тихо постреливавшая двигателем и готовая устремиться от берега. Джон прыгнул в лодку и, едва удержав равновесие, стал отвязывать ее от причала. И здесь он с ужасом увидел, что неправильно дернул за конец и только сильнее затянул морской узел вокруг ножки мостка. Он стал лихорадочно дергать за другой конец, но узел не поддавался, а в кустарнике уже слышалось шлепанье подошв подбегающих к берегу немцев. Понимая, что все летит прахом, Рочестер стал панически шарить по карманам, и наконец нащупал маникюрный ножичек. Лихорадочно выхватил его, стал разворачивать и так дернул за лезвие, что нож выпал из рук и шлепнулся в воду. Джона бросило в жар. Он в отчаянии оглядел лодку и вдруг увидел под лавкой старый рыбацкий нож, которым рыбаки потрошат пойманную рыбу. Он схватил его и с силой полоснул лезвием по натянутому нейлону. Веревка надорвалась в месте надреза, но продолжала держать. Джон уже видел мелькание приближающихся фигур в кустах, когда секанул еще раз и перерезал чал. Он опустил хвостовик мотора в воду, схватил ручку газа и до отказа повернул ее. Мотор взревел разбуженным зверем, лодка задрала нос и, поднимая за собой бурун, вылетела на открытую воду за секунду до того, как на мосток выскочили филеры. Они постояли на берегу, глядя на стремительно удаляющуюся моторку, потом переглянулись и побежали к своей автомашине. Но в галопе их не было большого энтузиазма. Мост был далеко. Рочестер гарантированно отрывался.

«Карат» направил лодку на отлогий берег и, не глуша мотора, побежал к дороге, ведущей через лесок к маленькой деревеньке. Там, на обочине, стоял небольшой опель с ключами в замке зажигания. В лесочке сидел на пеньке Вилли и контролировал посадку агента. Когда тот завел автомобиль и уехал, Вилли спустился к реке, оттолкнул лодку от берега и перевалился в нее. Затем он выплыл на стремнину. Прошедшей ночью умерла Гертруда, и он уехал на операцию, сунув соседям в почтовый ящик сообщение об этом. Теперь и его жизнь закончилась. Умерла та страна, которой он служил всю жизнь, умерла женщина, которую он любил всю жизнь, умерла та идея, которая вела его всю жизнь. Мир сжался до одной маленькой мысли – пора. Кружилась голова и оставляли силы. Он с трудом напрягся, отвернул крепление мотора, снял его со станины. Потом натужно поднял горячую пятнадцатикилограммовую чушку, прижал ее к груди, в последний раз огляделся вокруг и шагнул за борт. Ледяная вода Эльбы сомкнулась над его головой.

А Джон Рочестер безостановочно гнал в Гамбург. Сначала он петлял по густой сети сельских дорог, а потом выбрался на автобан и пошел на предельной скорости. К счастью, на автобанах Германии мало ограничительных знаков, и он мог придавить педаль газа. Чем дальше от места отрыва, тем лучше. Его уже маскировал джентельменский набор беглого разведчика: очки, наклеенные усы и бакенбарды. Вкупе с бейсболкой эта декорация делала его неузнаваемым, что было немаловажно, ведь контрразведка даст сигнал тревоги по гостиницам, вокзалам и аэропортам. Вечером он вылетит из Гамбурга в Оттаву с пересадкой в Лондоне. Билет на имя канадского гражданина Джона Тутса уже лежит у него в кармане. Но Канада не станет новым прибежищем Рочестера. Вскоре он уедет из нее в одну из стран Латинской Америки и превратится там в предпринимателя средней руки. Не очень богатого, но вполне преуспевающего владельца зала игровых автоматов. Основательно привыкнув к нравам и обычаям этой страны, он задумается о семье и подыщет себе красавицу-жену из местных креолок.

Иван не спал, поджидая рассвет. На дворе наступало утро позднего апреля. За окном в сумеречном свете чернела освободившаяся от снега земля, будто припорошенная редкими иголками первой зеленой травки. Снег задержался только в густых кустарниках да в затененных местах, куда не достает солнечный свет. Все теплолюбивые птахи уже вернулись на летние квартиры и сейчас прочищали горлышки – готовились к утренней спевке. В сенях похрапывали несколько странников, которые хотели попасть к нему пораньше. Большая же часть его посетителей приходила утром из Первомайска, где ночевала у местных жителей.

На душе Звонаря лежала тихая радость. Он любил этот ночной мир, эти особенные минуты общения с затихшей жизнью, которая, словно спящий человек, сбрасывает с себя дневные маски и обнажает свою беззащитную и очаровательную суть. И еще одно чувство поселилось в нем этой весной. Он стал предвосхищать приход любви. Все в его душе наполнялось истомой ожидания того прекрасного состояния, которое рождается только между двумя любящими людьми.

– Полно тебе бредить, – шептал Ивану голос рассудка, – ты, полностью парализованный мученик, мечтаешь о любви… Помнишь, что говорил тебе твой ангел: твоя боль отгородит тебя от всего мира.

– Любовь – это божественный дар, она живет над миром, – отвечал Иван.

– Зато любящие люди живут в реальном мире, и это убивает любовь, – возражал голос.

– Это зависит от любящих людей, – отвечал Иван.

Звонарь уже многое мог предвидеть в жизни других людей. Он не знал, называется ли это даром ясновидения, потому что мысли о других людях приходили к нему по наитию. Но собственного будущего он не видел. Почему в нем поселилось предчувствие любви, с кем оно было связано, и связано ли оно с кем- нибудь, ему было неясно.

Сейчас он просто сидел и ждал, ощущая, как необычно сильно колотится его сердце. За окном светлело, заворочались и тихо забормотали странники в сенях, пропел рассвет петух. Наконец по стеклу пробежал первый золотой луч, и мир сразу ожил. Свежий ветерок прошелся по ветвям деревьев, птицы грянули утренний гимн солнцу, и лес ответил им гулом просыпающегося бытия.

А воздух вокруг Ивана сгустился до вязкого сладкого меда, который проникает во все поры организма, пронизывает его острой сладостью и не дает дышать. Сердце его билось скачками, готовое разбить грудную клетку и выскочить наружу. Он чувствовал, что сейчас свершится самое главное в его жизни.

Дверь открылась, и он увидел на пороге Зафиру. Маленькая афганка, похожая на девочку-подростка, стояла в проеме двери, точно такая же, как три года назад, и в широко открытых глазах ее светился страх ожидания. Она боялась увидеть не того. Потом глаза обрели узнавание, Зафира приблизилась к Ивану, опустилась перед ним, положила голову на его колени и замерла. Ему казалось, что остановилось время и остановилось движение. Он только чувствовал на своих коленях тяжесть ее головы. Потом он стал гладить ее, и слезы текли из его глаз и он не замечал, что движение не причиняет ему боли.

– Я так долго тебя искала, – прошептала она.

– Прости меня за предательство, – ответил он.

– Нет, это было не предательство, – прошептала она, – ты еще не знал тогда, что я твоя женщина. Теперь я нашла тебя, и ты знаешь. Я пришла к тебе до конца дней.

– Тебе не страшна моя неподвижность?

– Разве любовь зависит от подвижности?

– Ты принесла мне дневной свет.