Вот ты говоришь, мы грешим не меньше других. Это правда. Но ведь согласись, большинство из русских людей воспринимает грех как грех, и не ищет себе оправдания. Не все, конечно, но большинство это знает, даже молодежь. Сколько ко мне молодых женщин приходило, каялись в грехе аборта. Каялись! У нас, пока, слава Богу, нет женских организаций в защиту аборта, как в западных странах. Подумать только: женщины в защиту права убивать своих детей! А мы способность видеть грех не утратили, от этого и идут богомольцы по проторенным тропам. В этом наше отличие от европейцев. Так что, не умер еще русский дух, живет в глубине нашей души.

Матвей горько покачал головой:

– Но ведь это различие пока едва заметно. Большинство из нас стремится как раз стать такими же европейцами.

Звонарь внимательно всмотрелся в лицо своего друга. За прошедшее время он успел привязаться к этому суровому и верному человеку, понять, как он страдает за судьбу своей земли. Матвей, наверное, сам не понимал, что сейчас противоречит себе. Кому как не ему, штучному военному специалисту, не тянуться к западным стандартам, воображать себя в пучине современной цивилизации, окруженным всевозможным умным комфортом и удобствами, солидной зарплатой и уважением окружающих? Почему же вместо всего этого он сидит в этой убогой избушке без всех удобств, питается скудно, читает при керосиновой лампе и не знает никаких развлечений? Разве не потому, что он в первую очередь русский человек, сумевший сохранить свою совесть такой, какой она досталась ему от предков? Разве можно утверждать, что в стране осталось мало людей с совестью? А те, кто идут к этой избушке бесконечной чередой, не совестью ли своей движимы? И тех, кто пошел в смертельную зону Чернобыля без надежды на спасение, разве не совесть повела? Таких примеров несметное множество, именно они для русского человека характерны.

– Не соглашусь с тобой, не соглашусь, Матвей. То, что наших людей обманули и навязали им западные взгляды на жизнь, это правда. Особенно молодежи. Но кроме взглядов есть еще душа. Именно душой человек чувствует незримую грань между добром и злом. Ведь зло часто надевает маску добра. И вот здесь мы другие, потому что у нас по истории другая духовная культура. Мы избежали капитализма, а капитализм выращивает эгоистов. Это его огород. Он на эгоистах урожай собирает. Но эгоизм и вера несовместимы. Помнишь «Возлюби ближнего своего…»? Они не уживаются. Поэтому капитализм веру изживает. А это путь к самоуничтожению, потому что человеческий эгоизм, если его не удержать, приведет к концу мира. Как сказал апостол Павел: «…тайна беззакония уже в действии, только не свершится до тех пор, пока не будет взят из среды удерживающий». Вот и получается, что сегодня мы, ослабленные и побитые, остались единственным островком, на котором еще есть сопротивление тайне беззакония.

Матвей задумчиво потер лоб ладонью и сказал:

– Что-то я не верю, что Ельцин хоть какое-то понятие имеет о том, что ты говоришь.

– Нет, конечно. Ельцин пришел для того, чтобы русского человека дожать до самой земли. Думаю, в результате его деятельности у многих глаза откроются на происходящее. Вот тогда настоящая схватка и начнется.

– Ты думаешь, наши люди способны объединить силы для духовной борьбы? Да у них сегодня вообще никакой идеи в головах нет.

– Идеи нет, это правильно. Но получится следующим образом. Вот мы о Немчике говорили, мол приезжал, любопытствовал. Бесы тем и характерны, что первыми в наступление идут. Немчик у них – как фронтовая разведка. Сегодня вроде бы еще и нужды никакой нет бороться с русским самосознанием. Где оно? Нету его! А они уже идут в атаку. Вон, смотри, какие пляски раскручивают и в газетах, и по телевизору, и на радио. Цель одна – задавить русский дух. Осмеять, поглумиться, унизить в глазах каждого. Слова-то какие придумали: «коммуно-патриоты», «красно-коричневые» «русские ксенофобы»! Хотят, чтобы русский человек стеснялся своего происхождения. Значит, понимают опасность для себя, торопятся, поспешают, не хотят, чтобы русский дух взял да и вышел из своего укрытия. А суета эта как раз против них и действует. Она – как соль на раны русского человека. Он смотрит, как над ним глумятся, и начинает потихоньку созревать для ответа. И думаю я, Матвей, что есть в этом Божий промысел. Есть! Будем мы снова православной страной, вот посмотришь. Другого пути у нас нет. Но если такая большая страна, как Россия, станет всенародно православной, то и роль Удерживающего будет только ее.

Настала пора расставаний в краеведческом музее. Кто бы из бестелесных знакомцев ни явился Филофею, все приходили прощаться. Аполлинарий Евсеич Захолустный обставил свой визит особым образом. В один из сереньких дней, когда Филофей вознамерился прилечь на кушетке после обеденной закуски и уже смежил очи, в помещении заревела иерихонская труба Аполлинария:

– Восстань, о старая телега, к тебе пришел прощаться я!

Бричкин подскочил на своем ложе и испуганно выкатил глаза. Перед ним красовался Захолустный во весь свой великолепный рост. Обычно мрачное лицо его озаряла ухмылка.

– Вы что, Аполлинарий Евсеич, совсем с рассудку съехали? Так и дурачком сделать можно.

– Да ладно, Филя, не кручинься. Мозгов у тебя на рассудок уже не наберется, да и к нам скоро переедешь. А я к тебе попрощаться пришел, призывают, знаешь ли, на поэтическую службу!

– Что, ТРАХ устраивать, или как?

– Про ТРАХ я при жизни писал, зря ты… А буду крестьянским парнишкам рифмы насвистывать. Глядишь, нового Есенина Сережку высмотрю.

– А раньше-то что, запрещено было?

– Нет, не запрещено. Просто парнишкам власти слух затыкали. Много способных поэтов так и не народилось из-за этого. Напишет такой в газетку первый стишок, а газетка его так ошпарит, что он замолкает. Советская власть тогда собственные теплицы для поэтов имела и в них всяких сорняков по блату напихивала. Вот и вырастали пустозвоны. Я одного век не забуду. Фамилия не важна, цитирую по памяти. «Август» называется:

Вот так, Филя, если у птиц есть рты, то у нас с тобой должны быть клювы, а напечатана эта бредятина в толстом журнале, каково? Только теперь мы снова детей природы растить будем. Появятся, появятся соловьи. Подожди маленько.

– А сами-то Вы больше не пишите?

– Здесь это по-другому называется. Если мне будет позволено, то кое-какие строчки я земным поэтам нашепчу. Чай, у меня гениальные рифмы есть. Взять хоть эту:

Бричкин хихикнул:

– Ледовито – это как?

Аполлинарий схватился за патлатую голову:

– С кем я говорю! На кого трачу вибрации голосовых связок! Он не знает ледовитого океана, этого взгляда ледовитого, ледяного, как я могу метать бисер перед…

– Успокойся, Аполлинарий Евсеич, пошутил я. Каждому русскому человеку понятно, что такое – смотреть ледовито…

– Нет, нет, быстрей в деревню. Быстрей к молодой поросли, не способной на эту тупую реакцию. Я ухожу, ухожу, прощай Бричкин, ты еще услышишь мои звоны в стихах молодых!