подвинься. При этой власти они все, что русский мужик произвел, украдут.

– А надо, чтобы не украли!

– Не наше это с тобой дело, Собакин. Коли Господь им попускает, то, значит, так тому и быть. Пока пусть празднуют. Сам знаешь, чем эти праздники кончаются. А ты разгоняй бесов в педучилище. Там девки Фанин шепоток по ночам слушают, и оттого плодится ципилис. С гражданской войны его не было, а теперь есть. Нешто это дело?!

– Во-первых, я, как представительница многострадального еврейского народа, должна сказать, что – сами хороши. Зильберманов в стране единицы, а Чавкуновых миллионы. Вот они, массы жуликов-то! А вашим девицам ничего нашептывать не надо. Они сами кому угодно нашепчут.

– Эх, Фанька, зараза, нет на тебя управы, и здесь меня прижгла! Да все Чавкуновы вместе взятые одного Зильбермана не стоят. Мы по копейке православных стригли, а он миллионами. Тоже мне, сравнила!

В музее поднялся невообразимый шум, поэтому мы не станем заниматься его отображением и вернемся в музей попозже, когда страсти успокоятся.

12. Небесные источники

Закружило, понесло по воздуху легкие нити паутинок, словно вдохновенные росчерки невидимого композитора свивались в прощальную музыку уходящего тепла. Утренние туманы растворялись под солнечными лучами, каждый раз обнажая новые костюмы на окружавших избушку деревьях. Костюмы становились все ярче – артисты готовились к самому блистательному в своей красоте дню, после которого одежки спадут и начнется пора засыпания. Иван незаметно для себя включился в этот спектакль. Он с нетерпением ждал рассвета и внимательно оглядывал своих любимых артистов: вот береза у калитки гордо отвернула голову, наклонив гриву рыжих волос, еще не просохших от ночной росы. Грива прибавила в позолоте, а внизу уже появились первые черные полоски обнаженных веток. Но береза красива и своенравна, она любуется собой, не признается в скором увядании. Чуть поодаль старый дуб, расставив кряжистые руки, словно ловит березу, собравшуюся юркнуть мимо. Он побурел, покрылся желудями и скрипит даже в безветрие. Дальше стена елей хихикает над переживаниями лиственных пород. Им, вечнозеленым, все равно, какая на дворе погода. Зато кустарники на опушке буйно меняют краски каждый день. И бересклет и краснотал, и крушина и калина – вся эта развеселая компания устроила вокруг избушки такую яркую карусель, что в глазах рябит. Иван смотрел на этот Божий мир новыми глазами и видел в нем постоянно меняющуюся гармонию. Все здесь дополняло и украшало друг друга, источая в пространство симфонию красоты. Сизые травы шли волной струнной музыки и поднимали мелкий малахитовый ивняк, который завивался в стоны рожков, а рожки заставляли подлесок отзываться свирелями в дрожащих кронах осин, голоса свирелей уходили в глубину леса и возвращались раскатистым призывом валторн и гобоев, пробивавшихся сквозь океанский шелест бесчисленных золотых монист. Иван начал понимать, что и он играет какую-то партию в этом волшебном оркестре, но какую? Может быть, он тот, кто добавляет в это звучание свою мелодию человеческой любви? Ведь кем-то задумано так, что в ответ на музыку природы в человеческой душе рождается любовь, и она вырывается из души и включается в этот круговорот прекрасного. Теперь его уже не покидало ощущение заполненности пространства чем-то Любящим и Живым. Все изменилось в сознании и в душе Звонаря. Он видел себя частью совсем другого мира – мира великого, гармоничного и питающегося любовью невидимого Любящего и Живого.

Иван чувствовал, что земля, на которой стоит избушка, какая-то особенная. Через нее нет-нет, да и проходили богомольцы на Дивеево. Это было невозможно объяснить логикой. До мест Серафима подсобнее было добираться как угодно, только не по этой тропе. Однако с непонятным упорством мимо его делянки двигались ходоки, исчезавшие в лесу как призраки. Мало кто из них задерживался у дома Звонаря, и вскоре он привык к ним, как к естественному явлению жизни.

Однажды в дом его зашел богомолец, попросивший водицы. Звонарю было интересно поговорить с этими странными людьми, и указав гостю на ведро с водой, он спросил:

– Скажи мне, гостюнек дорогой, почему Ваш брат пешком на Дивеево ходит? Или денег у Вас на автобус нет? Да еще крюк такой через мою избушку даете, сам-то, поди, от Шатков идешь?

– Меня Матвеем кличут, – отвечал незнакомец, – калика перехожий, раб Божий Матвей. Правильно ты угадал. Иду я от Шатков, а до них автобусом от Арзамаса добрался. Как бы полукруг делаю.

– И какой же смысл в таком маршруте?

– Смысл только один. По преданию примерно так же Серафимушка шел и много на этом пути натерпелся. А мы, грешные, его дорожку повторяем, поближе к нему хотим встать.

– И пешком, значит, поэтому?

– Поэтому, и не только. Слышал, наверное, что третий удел Богородицы над Дивеевом и окрестностями распространяется. Может, и над твоей избушкой. Уж больно здесь воздух сладкий. А нам грех по такой земле на машинах ездить, понимаешь?

– И ты что, во все это веришь?

– Отчего же не верить. Верю.

– Не от темноты ли своей ты в это все поверил, а? Я вот в Афгане офицером воевал. Столько смертей, столько страданий видел. Порой кричал туда, в Небо: помоги! А Он не помогал, не помогал. Так есть ли Он?

– Может, и от темноты я поверил. Мне Бог знаний много не дал. Командиром атомной подводной лодки со службы ушел. Тридцать лет в море провел и точно понял, что Он есть. Сначала Родине служил, а вот теперь иду Ему служить.

Ивану стало не по себе. Армейская закваска сидела в нем глубоко, и такие штучные командиры, как капитаны атомных подводных лодок, пользовались в армии особым уважением.

– Простите, товарищ капитан первого ранга, никак не думал…

– Мы с тобой уже не в армии, что здесь чиниться. Лучше послушай меня, старого человека. Вот ты в Афгане воевал, смерть видел, а может, и сам ее приносил. Тебе тогда в голову приходило, нужны были эти смерти или нет? От чего все это там творилось? Может, конечно, ты об этом не задумывался. Есть люди, которые о жизни и смерти не размышляют. Не берусь судить, плохо это или хорошо. Но, на мой взгляд, человеку очень полезно такие вопросы через голову пропускать. Я пропускал и знаешь, к какому заключению пришел, брат мой возлюбленный? К очень простому выводу я пришел. Не бывает человеков просто так. Все человеки различаются по их отношению к Богу. На самом верху стоят люди богоносные – истинные верующие, которых никакая сила не может заставить смертный грех совершить. Таких сегодня мало. А в самом низу людского рода стоят бесочеловеки. Это те, кто в предательстве и убийстве ничего дурного не видят. Они верят только в одного бога – в свое собственное благополучие. Ты таких немало видел. А между верхом и низом мятемся все мы, остальные. Кто больше, кто меньше грешен, кто понимает, кто не понимает свое окаянство, но дело не в этом. Главное, что мы подвергаемся влиянию и верха и низа. До каждого из нас доходят и сигналы праведников и примеры бесочеловеков. То есть, приглашают нас к выбору. Вот от этого выбора и зависит все в нашем народе и в нашей стране.

– Картинка интересная, хотя я ее другими словами нарисовал бы. Так ты полагаешь, что эти самые бесочеловеки нас еще не завоевали? А я как посмотрю на страну родную, на генсека, на правительство, на землячков своих, так рыдать хочется. Где же богоносные люди? Нет совсем!

Иван скрежетнул зубами. Что-то глубинное задел в нем калика перехожий, капитан первого ранга. Снова выкатилось из сердца раскаленное ядро обиды на родину, выкинувшую его в сварной каталке из своей жизни. На остальных людей, оставшихся равнодушными к нему.

– Ты от людей сердечности ждешь? Они вдруг все черствыми оказались? А сам, пока в инвалида не превратился, разве не таким же был? Мимо нищих, отвернувшись, не проходил? Попавшим в беду без колебаний руку протягивал? Милость к павшим проявлял? Значит, прежде чем на людей обижаться, надо подумать, а чем они хуже тебя, эти люди? Ведь ничем не хуже! Значит дело-то в другом, брат мой, в том, что все мы сообща такими стали и каждому из нас надо с собой разбираться. Ладно, пойду я. Уж прости ради Бога, коли что не так сказал.

Провожая калику взглядом, Иван едва смог побороть в себе озлобление. «Ишь ты, святоша рваный, тоже в божьи люди метит, – задребезжал в его голове чей-то гнусавый голос. – А как матросиков обворовывал, как санитарок драл, уж и забыл по святости-то своей. Мне, значит, инвалиду, на плаху совести ложись, а он вокруг Дивеева пузо отъедать будет. И что таких слушать?»

Вы читаете Альфа и Омега
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату