Стиль работы Невельского резко отличался от того, какой был у Завойко. Завойко никогда не отдавал приказаний, не убедившись, что подчинённый может их выполнить, и, кроме того, был всегда внимателен к быту, условиям жизни людей, от него зависящих. К сожалению, Геннадий Иванович столь похвальными качествами не обладал.
Не следовало оставлять «Охотск» на зимовку в заливе Счастья. Предупреждали его Орлов и командир брига, что это опасно. Не зря Завойко требовал вернуть транспорт в Петропавловск. Внезапная буря с сильным ледоходом по заливу выбросила «Охотск» на берег так далеко, что там он навсегда и остался. На счету было каждое транспортное средство. Потеря «Охотска» нанесла удар по снабжению восточного побережья.
Невельской появился в заливе Счастья через год. Его ждали там три дома, выстроенные по чертежам и под руководством Орлова, и бренные останки «Охотска» на берегу. Позже по чертежам Дмитрия Ивановича, которому пришлось выступать и архитектором, и строителем, построили три флигеля, казарму, часовню, баню, ледник. В своих записках, перечисляя постройки, как собственные достижения, Геннадий Иванович не поленился сообщить даже о «скотном дворе» для единственной коровы, принадлежавшей ему самому.
Прибытие начальника Амурской экспедиции сопровождалось трагическими событиями. Экипаж барка «Шелихов», перевозивший личный состав и семьи участников экспедиции, в том числе и Невельского с женой, а также запасы продовольствия, наскочил на камень и моментально стал тонуть. Благодаря реакции командира, направившего судно на мель, удалось спасти людей и, позднее, часть груза. Транспорт «Байкал», сопровождавший «Шелихов», сам сел на мель в критический момент и оказать помощь тонущему судну не мог. Спасение прибыло от Орлова с берега. Из Петровского прислали две лодки, на которых перевезли людей. Сам барк спасти не удалось. Это был второй удар по снабжению восточного побережья и Камчатки. Невельские поселились в домике, где провела зиму семья Орлова. В письмах жена Невельского отозвалась о Харитинии Михайловне, что «хотя она и не светская дама, но превосходная личность, очень услужливая и очень добрая». Совместная жизнь в этой коммунальной квартире с крошечными детьми и удобствами на улице продолжалась, пока для начальника экспедиции не построили свой дом. Российским людям не требуется объяснять, что такое жизнь в крошечном домике двух семей с грудными детьми.
Лейтенант Бошняк, один из наиболее выдающихся деятелей Амурской экспедиции, написал о жене штурмана: «Как первой женщине, поселившейся на Амуре, госпоже Орловой принадлежит также честь подвига, украшающего немногих женщин. С переселением на Амур из Якутска положение её изменилось, сравнительно, в несколько раз худшую долю, и конечно имена госпожи Невельской и госпожи Орловой, по всей справедливости, должны занять место в истории Амурской экспедиции».
Можно и должно восхищаться мужеством жён офицеров, служивших в Амурской экспедиции. Но если Завойко, прибыв на Камчатку в качестве губернатора, первым делом занялся вопросами жилья, временно разместив матросские семьи по всем чиновничьим домам, в том числе и у себя в губернаторском доме, то участь семей матросов и казаков, служивших под начальством Невельского, трудно даже вообразить. Тридцать четыре мужчины, холостых и женатых, одиннадцать женщин и девять детей поселили в сарае, площадью около ста квадратных метров. Пол из накатника, одна дверь, ни сеней, ни коридорчика, ни отхожих мест. Обогревали помещение две печки, сложенные по образцу голландских, но без дверец и вьюшек. Они нещадно дымили. На этих же двух печках готовили обед и ужин. Как вспоминал один из участников Амурской экспедиции: «…Когда ни зайдёшь зимою в казарму, в особенности вечером, в ней стоял туман такой густой, что не совсем хорошо было видно. Сырость была так велика, что накатник на полу и стены были сырые. Рамы совсем обледенелые, издающие из себя пар. Если к этому прибавить вонь от нерпичьего жира, который у всех горел вместо свечей, то можете себе представить, каково приходилось этим несчастным людям больше половины суровой зимы при этой обстановке и при недостатке в продовольствии…»
Впрочем, семейная жизнь у Дмитрия Ивановича Орлова с прибытием Невельского практически закончилась. Вместо того чтобы заняться созданием более или менее терпимых условий для жизни людей, Невельской своих подчинённых постоянно направлял в командировки по осмотру новых земель. Делалось это без должной подготовки, «с самыми скудными средствами», по признанию самого Невельского. Расчёт строился исключительно на бессмертные «авось, небось, да как-нибудь».
В лютые морозы уходили офицеры в неведомые края, имея лишь компас, нарты, сухари, чай, нательный крест и «ободрение» от Невельского, что если есть сухарь и кружка воды, то работать можно. Сразу вспоминается пафосное «Надо!» из не столь далёких времен. В этом отношении советская власть ничего нового не открыла, у строителя узкоколейки Павла Корчагина было немало предшественников.
Завойко так с людьми не поступал: был требователен, особенно к офицерам, но в то же время заботлив и внимателен.
Невельской на вопрос вновь прибывшего на службу в экспедицию офицера, где же ему ночевать, широким жестом указал под ближайшую ёлку и занялся другими делами. При таком отношении даже к офицерам что уж говорить о нижних чинах. К счастью, рядом оказался Орлов, который устроил на ночлег растерянного мичмана.
Возможно, у Геннадия Ивановича чёрствость и жестокость были наследственными, передались от мамы. Её ведь дважды судили за издевательства над крепостными, которых она доводила до самоубийства. Вполне логично, что позже он резко выступал против отмены крепостного права и осуждал реформу 1861 года.
Каждая командировка офицеров и нижних чинов была подвигом, каждая была сопряжена с риском для жизни, не говоря уже о подорванном здоровье. Они возвращались до предела измотанные, больные, с ранами на ногах. В пути счастьем было купить или выменять на свои вещи какую-нибудь еду у аборигенов, которые зимой сами жили впроголодь. Приходилось питаться порой и юколой, которой кормили собак, и полусгнившим тюленьим мясом.
Совершенно справедливо название посмертных записок адмирала Невельского начинается со слов: «Подвиги русских морских офицеров…», но кому нужны были эти подвиги? Кстати, по названию можно подумать, что нижних чинов там вообще не было.
Когда сравниваешь подготовку экспедиций Завойко и Муравьёва с подготовкой экспедиций Невельского, то видно бездумное, безжалостное отношение к людям во имя высокой, в его понимании, идеи: поскорее захватить землю, вроде бы ничейную, пока это не успели сделать другие.
Подвигами на Руси не раз заменяли обычную работу. И сейчас, и двести лет назад, большинство подвигов, как правило, совершалось и совершается для исправления чьего-то безрассудства, из карьеристских побуждений, желания угодить начальству или преступной халатности. Причём совершают подвиги совсем иные люди, не те, кто создаёт драматические ситуации. Последние чаще всего прикрывают свою безответственность, или просто подлость, шелухой патриотической демагогии. Особенно часто приходилось наблюдать это на военной службе. Нет нужды приводить примеры — каждый, к сожалению, знает их великое множество.
Осенью Геннадий Иванович отправил Орлова вместе с мичманом Николаем Матвеевичем Чихачёвым на шестивесельной шлюпке вверх по реке Амгуни. Командировка длилась два с лишним месяца. Офицеры вернулись с обстоятельными сведениями, положившими начало дальнейшим исследованиям края. Через месяц, с началом холодов и снегопада, Орлов получил задание от Невельского отыскать пограничные столбы, которые видел Миддендорф, и выяснить, наблюдают ли за ними маньчжуры. Дмитрий Иванович нанял двух гиляков проводниками, и на нартах они тронулись в путь. Вернулся он со своими спутниками под Новый год.
Ночевали два месяца в снегу, иногда при 25 градусах мороза. Каждая ночёвка была пыткой. Если везло, то находили ночлег у жителей какой-нибудь деревушки. Непривычному человеку ночевать в юрте было нелегко. Нарты втаскивали внутрь, чтобы спасти продовольствие от голодных собак. Зловоние в помещении от гнилой рыбы, варева для собак, запаха никогда не мытых человеческих тел, физиологических отправлений производило на новичков ошеломляющее впечатление. К этому следует добавить дым от очага и трубок хозяев, которых не курили только грудные младенцы. Завершало всё это великолепие несметное число насекомых и множество крыс, которые, судя по всему, не очень беспокоили хозяев. Аборигены, пораженные знаниями Орлова многих местных языков и наречий, принимали его без страха и откровенно отвечали на вопросы.
