центру урагана. Фёдоров установил, что после «Опричника» вышел в море французский паровой корвет «Лаплас». Он побывал на этом корвете, и командир показал ему судовой журнал, в котором значится, что русский клипер вышел 10 декабря, а французский корвет 11?го. По выходе из Зондского пролива французы 12 декабря видели «Опричник», идущий под парусами, но так как они шли под парами, то вскоре обогнали русское судно и потеряли его из вида. Вскоре на корвете начался пожар, и он зашёл на Кокосовые острова, где ремонтировался до 6 января 1862 года. По всем признакам погоды и состояния океана французы сделали вывод, что вдали свирепствовал ураган.

Командир корвета рассказал, что он встречался с командиром клипера капитан-лейтенантом Петром Селивановым. То сказал ему, что собирается идти к мысу Доброй Надежды, не заходя никуда. Когда французское судно спустя два месяца пришло к мысу, капитан узнал, что «Опричник» там не появился. Француз сочувственно посмотрел на Фёдорова, но не стал высказывать никаких догадок. Была ещё одна странность. О клипере нет сведений в сводках судов, прошедших Зондский пролив. Голландское Министерство иностранных дел объясняло это тем, что клипер, скорее всего, прошёл пролив ночью. Места эти кишели пиратами. Когда русским военным судам приходилось стоять в этих водах на якоре, то устанавливались вдоль бортов противоабордажные сетки, и работала машина, чтобы поданным от неё по брандспойтам паром остудить горячие головы любителей наживы. Абсолютно исключено, чтобы на клипере не приняли мер предосторожности.

В гидрографическом департаменте Морского министерства проанализировали все собранные данные и пришли к печальному выводу. «Опричник» имел суточный ход 170 итальянских миль. За четырнадцать дней пройти на нём 2370 миль не составило бы труда. Если он вышел 11 декабря, то легко мог достичь того места, где видели подобное судно моряки с барка «Шван» 25 декабря. Из этого можно было сделать печальное заключение о гибели клипера «Опричник» в Индийском океане ориентировочно в южной широте 22 градуса и восточной долготе 67 ? градусов с 25 на 26 декабря 1861 года из-за попадания в центр урагана.

7 апреля 1863 года приказом управляющего Морским министерством без вести пропавший клипер «Опричник» исключили из списков судов флота.

Ни у кого не осталось сомнений в гибели моряков, только матери продолжали надеяться на чудо. Мать старшего офицера клипера лейтенанта Николая Куприянова написала прошение царю с просьбой организовать поиски моряков на островах, лежащих близ пути вероятного плавания клипера. Так оно и лежит в деле «О разыскании клипера “Опричник”». Никто, конечно, ни на каких островах никого не искал. Люди не любят тайн. Они их раздражают. Тайну гибели клипера пытаются разгадать уже второе столетие. Одни доказывают, что клипер был перегружен, нырнул в воду и был таков, даже мусор по воде не плавал. Но никакого дополнительного груза клипер не имел. Более того, мы уже упоминали, что он попадал в тайфун в 1860 году. Вот тогда он действительно был перегружен, доставляя груз для других судов эскадры, и ничего, выдержал. Другие кивают на то, что офицерский состав поменяли. Это уж вообще чепуха. Тогда весь российский флот должен был пребывать на дне. На всех русских судах офицерский состав меняли постоянно. Офицеры «Опричника», несмотря на молодость, были очень опытными моряками. Поэтому версия, предложенная голландцами, также маловероятна. Командир клипера не раз попадал в разные переделки, и где находился центр урагана, он понимал наверняка не хуже голландцев. Третьи объясняют встречей с «волной-убийцей» высотой до 18 метров. Говорят о взрыве крюйт-камеры, паровой машины, пожаре. Словом фантазия авторов гипотез неисчерпаема. Как ни обидно, но правды мы никогда не узнаем, как никогда не будем знать и место в Индийском океане, где можно опустить венок в память погибшим морякам.

В 1881 году приехали в Кронштадт английские моряки и захотели посмотреть на памятник «Опричнику». К стыду местного флотского начальства, тогда это чувство у начальников ещё не было полностью атрофировано, памятник оказался в крайне запущенном виде: приспущенный флаг был весь в паутине, грязный, вокруг валялись бумаги, всевозможный мусор. Какой-то негодяй содрал бронзовую доску с изображением клипера. Осталась только доска с вырезанными именами членов экипажа. После отъезда гостей навели порядок, украденную доску заменили другой, на которой вместо изображения клипера, видимо, потому что это был более дешёвый вариант, выгравировали надпись: «В память погибшим на клипере “Опричник” в Индийском океане в декабре 1861 года». Обе эти доски пережили две мировые войны и одну социалистическую революцию. Не пережили последнюю, криминальную.

Их украли.

В чём с горечью имел возможность убедиться автор, посетив вместе с другом-однокашником места, памятные с военно-морской юности.

«Обрыв», «Обломов», «Обыкновенная история»… Помните загадку в литературных викторинах: кто написал три романа, начинающихся на букву «О»?

Со школы в памяти и толстенный сборник путевых очерков Ивана Гончарова под названием «Фрегат “Паллада”». Не все его осилили, а зря. Для того, кто интересуется историей, эта книга — кладезь знаний. Впрочем, моряки, которые участвовали в том знаменательном плавании, немного обижались на знаменитого автора: уж очень всё в его описании походило на прогулку по морю. Конечно, они были правы. Но простим Гончарову эту досадную оплошность, мудрый читатель поймёт, как было на самом деле. Главное, что пенистый след, оставленный несущимся под белоснежными парусами фрегатом, будет всегда увлекать романтиков истории Отечества и российского флота. Незаурядные личности плавали на том корабле, и, разумеется, в первую очередь командир, которому Гончаров в очерках уделил столько внимания. Мы расскажем лишь об одном эпизоде из жизни этого отважного моряка, о котором написано до обидного мало.

Его отец был другом и сослуживцем Михаила Петровича Лазарева. Только в отличие от знаменитого адмирала отец Унковского рано вышел в отставку, женился и обзавёлся девятью детьми. Известно, что дети — богатство бедняков. На доходы от захудалого имения было не прокормить такую ораву, и он нашёл место директора гимназии в Калуге.

А дальше всё как в сказке. Проезжал через Калугу в 1833 году император Николай I и решил познакомиться с состоянием учебного заведения. Всё царю понравилось: и дети успевали, и в гимназии везде чистота и порядок. И совсем он растаял, когда узнал, что директор — бывший морской офицер. Была такая слабость у Николая I: он считал, что военные могут справиться с чем угодно и назначать их можно на любые ответственные посты. Поэтому он вряд ли бы удивился, узнав, что сейчас Россией управляет бывший подполковник. Довольный император распорядился зачислить всех детей Унковского кандидатами на обучение в различных учебных заведениях на казённый кошт. Одиннадцатилетнего Ивана определили в Морской кадетский корпус, а самого родителя через год перевели из Калуги директором Московского университетского пансиона. Как говорится, за Богом молитва, а за царём служба не пропадают.

В 1839 году семнадцатилетний Иван Унковский стал мичманом и был назначен в столичный 8?й экипаж. Юноша интересовался всем, кроме службы. Отец это быстро уяснил из писем мичмана домой и немедленно принял меры: попросил своего высокопоставленного друга адмирала Лазарева перевести молодого человека к себе на Чёрное море, чтобы там непутёвый сын прошёл хорошую морскую и жизненную школу.

Приказ о переводе был для Ивана, как удар обухом по голове. После развесёлой жизни в столице ехать от неё за тридевять земель не хотелось. По дороге он остановился в имении, не собираясь вообще никуда ехать. Однако после крупного разговора с отцом, скорым на расправу, сын вскоре трусил в тарантасе в Николаев.

Адмирал принял его ласково, поселил в своём доме на втором этаже, где были четыре большие комнаты и прихожая. Из окон открывался прекрасный вид на реку Ингул и Адмиралтейство. Лазарев назначил его своим адъютантом и вплотную занялся воспитанием юноши. Для начала поручил ему заведовать шлюпками и гребными адмиральскими судами. В письмах другу Лазарев подробно рассказывал ему об Иване, и старший Унковский радовался, что «дурь» из мичмана выходит.