Пастернак, Мережковский. Все это было положено на музыку Баха, Михаэля Преториуса, Георга Гселя. Кроме того, во множестве использовались средневековые гимны, музыку к которым писали безымянные монахи.

Сборник стал событием в соответствующих музыкальных кругах. Его хвалили и беспощадно ругали. Но, что важно, никто у нас пока не создал ничего подобного!

Сборник распространялся между регентами при храмах. Причем, несмотря на существенную разницу в богослужении, лютеранские церкви используют его музыку во время своих служб. Кроме того, произведения Куличенко вошли в сборник, созданный при церкви Св. Михаила в Санкт-Петербурге.

Мы познакомились с Куличенко на радиостанции «Теос», где он работал ведущим поэтической рубрики. Вторая встреча состоялась в церкви святого Михаила, где при входе в зал два коленопреклоненных ангела протягивают прихожанам чаши святой воды и звучит орган. Ничего не объясняя, Андрей вдруг схватил меня за руку и потащил на самый верх, на хоры, где музыка слышна по-особенному.

– Меня ругают, что я перешел из православия в католичество, – вздохнул Андрей. – Конечно, поступок нехороший. Но понимаешь…

– Конечно. В православной церкви нет органа, – поддержала его я.

Я брала у него интервью, надеясь разместить в журнале, с которым в то время сотрудничала. Но получилось только выложить его в Интернете. Кстати, название «Папа римский не пожал мне руки» придумал сам Куличенко. Считал, что оно привлечет внимание читателя.

Андрей работал над вторым сборником, надеясь хотя бы повторить свой первый «подвиг» и вновь удостоиться высочайшей аудиенции и увидеть Рим, Ватикан…

Последние годы Куличенко сильно пил. Кроме того, его преследовали больные фантазии. То он говорил, что его пытаются убить какими-то лучами, то обнаруживал прослушивание своей квартиры. Звонил и часами жаловался на невероятно тяжелую обстановку вокруг. На невозможность работать в таких условиях, на страх за свою жизнь и жизнь жены…

«Больной человек», – вздыхал Евгений Раевский.

А знакомые Андрея были вынуждены слушать его бесконечные исповеди в надежде, что рано или поздно он выговорится и успокоится.

Однажды Куличенко позвонил, чтобы попрощаться. «Мы больше не увидимся уже никогда. Я уеду, и меня убьют», – мрачно предрек он.

«Ну что ты. Вернешься (куда ты денешься?)», – чуть не произнесла я вслух.

Следующий звонок из дома Андрея последовал где-то через месяц. Звонила его вдова Светлана.

Пишу кратко. Нет, на самом деле мой обычный «формат» листиков[24] шестнадцать – исторические или фэнтезийные романы. Но когда появилась Динька, мое обычно такое спокойное время оказалось разорванным на множество кусочков. Вот как я, к примеру, писала «Феникса»: вечером напряженно продумывала очередной поворот событий, ночью видела еще не написанную сцену из романа во сне, утром просыпалась и, пока не выветрилось впечатление, записывала ночное приключение. Потом редактировала, перепечатывала («Феникса» я писала на пишущей машинке, а это та еще морока). После гуляла, ходила в театры и на концерты. Такие персонажи, как Карлес и Лаура, шагнули на страницы романа прямо со сцены БКЗ «Октябрьский», из шоу группы Раймонда Паулса «Кукушечка». Были там очень симпатичные мальчик и девочка. А вообще-то я ходила и размышляла. Мне вообще легче думается, когда я двигаюсь. Почти все свои произведения я продумывала на ходу.

Но маленькая Динька забирала почти все внимание. Тут уж не улетишь на несколько суток в страну драконов. Да и мысли… О чем думает молодая мама, как не о своем ребенке? Даже когда силится написать заказную статью. Все равно думать о ней получается урывками, уворованными у ребенка минутками. Потому что, о чем бы ты ни размышляла, все равно получается, что думаешь о своей дочке.

Поэтому я приучилась писать короткими заметками. Сначала популярные книжечки, где заранее прописываешь содержание, а затем день за днем, в любое свободное время выбираешь тему из намеченных заранее и спокойно работаешь. За то время, пока Диана спала в тихий час, я успевала прописать одну-две главки. А ночью садилась за книгу основательнее.

«Если хотите, чтобы популярная книга продавалась, вы должны создать текст, который будет в равной степени доступен и понятен восьмидесятилетней старушке, школьнице шестого класса и не привыкшей читать домохозяйке», – объяснила мне строгая редактриса в одном из питерских издательств.

Откуда мне было знать, что именно в тот день вредина хватила лишку с предыдущим автором и теперь несла черт знает что. Поблагодарив за науку и распрощавшись, я отправилась домой и… Самое смешное, что за отведенные мне два месяца я умудрилась создать такой текст. Нет, без хвастовства…

Просто я очень доверчива, вот и решила, что с начальством не спорят. А раз не спорят – села и… сделала.

Вот говорят, в Сибири мужики рукастые, не то что у нас. Там все широко и на полную катушку – власть далеко, степь широка, лес глух.

У художника-иконописца Андрея Буянова было славное детство. И все благодаря отцу.

А был он, по словам самого Андрея, детиной великого роста и необычайной силы. Сам Андрей тоже богатырь будьте нате – борода лопатой, косая сажень в плечах. В общем, в породу пошел.

Неистово жил батя Андрея, мог своими руками сделать все – от ложки до избы. Но зато и пил невероятно. Гулял – земля тряслась.

– Вот помню, спим, – рассказывает Буянов. – Ночь, тишина, и тут откуда ни возьмись под самым ухом взвывает бензопила. Вой, треск, резкий неприятный запах.

Что? Где? Куда бежать? Ночь – не видно ни зги! И тут кусок стены падает, уступая место звездному небу. И на его фоне, в полнебосвода – силуэт отца. Отца, уходящего в ночь.

Прорезал себе дверь богатырь и сгинул, слившись с темнотой. Широка душа у нашего народа, начнет рваться на свободу – вожжами не удержишь. В каменный острог не запрешь, не то что в бревенчатую избу.

На месте дыры мать с бабкой после одеяло повесили. Так с неделю и жили, комаров кормили, пока отец пил да с девками плясал.

Мама-то у Андрея тихая да спокойная. Через неделю вернется отец усталый, потрепанный, точно на нем целый год черти воду возили, тихой сапой в дом вползет, не пьет, не ест, пока новую дверь на место дыры позорной не навесит.

И с месяц после этого спокоен и смирен бывает, ни от какого дела не отлынивает, на любую просьбу отзывается. Матери поперек слова сказать не смеет.

А потом по новой в загул. И трясись земля, дивись солнце красное на новые выходки да подвиги богатырские, на пляски да игрища. Расти сын, да знай, что за дивная силушка в тебе до поры до времени прячется. Вырасти ее, точно диковинный цветок, – пусть цветет людям на удивление!

В одно и то же время вступали в Союз писателей Санкт-Петербурга никому тогда еще не известные Дмитрий Горчев и О’Санчес.

Хотя что неизвестные, это, может быть, и к лучшему – врагов нет, завистников тоже. О Горчеве еще беспокоились, уж больно много в произведениях ненормативной лексики, что же до О’Санчеса… – бумаги в порядке плюс два романа: «Кромешник» издательства «Симпозиум» и «Нечисти» издательства «Геликон +» на комиссию представлены. «Нечисти» так вообще свеженький, тогда еще в мягкой обложке, на заднике которой хулиганская аннотация Дмитрия Горчева и в ней такая строка: «Роман «Нечисти»… очередной шедевр великого русского писателя О’Санчеса…».

В результате Горчев вступил в Союз писателей, а О’Санчес – нет. А члены приемной комиссии еще долго и громко возмущались по поводу «великого русского писателя О’Санчеса», упражняясь друг перед другом в остроумии и сквернословии.

Впрочем, потом и О’Санчеса все-таки приняли, но через полгода.

Диня, засыпая:

– Мама, ты меня любишь?