Он бормотал себе что-то под нос, но — вот ведь что интересно, в милицию с моими дарами совершенно не собирался!

И даже не звонил нам с Ларчиком, хотя знал номер телефона.

Так что мои надежды, что я была права, все-таки пока не угасали.

Вот так он и кружил, подобием смертельно раненной птички, по комнате, и вдруг шаги его прекратились — он остановился.

Он остановился напротив куклы.

Она продолжала улыбаться ему своей многообещающей улыбкой, предлагая ему все радости «сексуального одиночества».

— Сука, — сказал он ей, что мне показалось немного неинтеллигентным, — значит, ты думаешь, что я не пойму, кто это все делает? Думаешь, ты меня вычислила и я побегу к тебе с признаниями? Да?

Ах, наконец-то зазвучал его голос! Я смело и гордо предположила, что это — мне, и он тут же мои догадки подтвердил, поскольку продолжил более откровенно:

— Маленькая рыжая шлюха, вот кто все это проделывает! — проворчал он себе под нос. — Ну, хорошо, посмотрим, кто выиграет. Тот, кто сует свой нос в чужие делишки, или…

Он схватил свой плащ, влез в него и сделал шаг к выходу. Потом вдруг уселся и сказал сам себе:

— Нет, этого она не добьется! Я уже знаю, что делать.

Он поднял телефонную трубку и начал набирать номер.

И больше всего я боялась, что он сейчас набирает именно лариковский номер. Тогда…

— Тогда бери мочало и начинай сначала, — проворчала я. — Тогда мы окажемся полными придурками, а он выйдет сухим из воды…

Мириться я с этим не могла и встала.

Пенс опустил меня рывком назад и прошипел:

— Ты хочешь все испортить?

— Что? — не поняла я.

— А ты сначала послушай, кому он звонит! Если ты сейчас объявишься на пороге, он просто положит трубку!

Я опустилась назад и прислушалась.

Вот чего я не ожидала — так только не этого! Ну уж никак не этого!

Все, мое терпение иссякло!

То, что я услышала, заставило меня круто переменить все планы.

— Пенс, — сказала я. — Ты сейчас поедешь к Ларикову. И не спорь со мной — женихи не спорят, женихи соглашаются со всем, что говорят их невесты. Вот станешь мужем, тогда начнешь мне указывать, как мне надо себя вести.

На этот раз он промолчал. Только спросил:

— Хочешь, чтобы я тебе поверил, что, пока мы с Ларчиком сюда приедем, ты будешь смиренно сидеть в кустиках, дожидаясь нас, как пай-девочка?

— Не хочу, — честно призналась я. — Ты просто отвезешь ему кассету, и вы быстро примчитесь сюда. Потому что теперь все у нас есть — и мотивы, и преступнички, и даже улики! И хотя все это для меня несколько неожиданно, но давай-ка обсудим это потом, когда у нас появится время! Действуй быстрее, Пенсик, потому как без Ларька у нас ничего не выйдет! Вдвоем мы их не повяжем!

Он с сомнением посмотрел на меня и попросил:

— Только не высовывайся!

И пошел к мотоциклу.

Я честно не высовывалась, пока не услышала, как он отъехал. «Мог бы, конечно, все-таки воспрепятствовать моим глупым намерениям и остаться, — с тоской подумала я, остро ощутив собственное одиночество. — Зря я воспитала в нем такое покорство, граничащее с глупостью!»

Идти мне совсем туда не хотелось, но другого выхода у меня не было.

Поэтому я подошла к двери и нажала на кнопку звонка.

Быстрые шаги свидетельствовали, что обитатель дома кого-то очень ждал. Жалко только, что ждал-то он не меня, судя по его удивленно вытянутой физиономии.

— Ну вот и я, — сказала я ему. — Добрый день, Андрей Никитич!

Он отступил к стене, близоруко и немного беззащитно прищурившись.

— Здравствуйте, Саша, — пробормотал он. — Наверное, нет смысла нам продолжать в игру играть. Вы все поняли, и я не собираюсь отпираться. Да, это я писал эти письма. Можете храбро действовать согласно букве закона…

— Сейчас прямо и начну, — пообещала я. — Только уж в игры-то мы и правда больше не будем играть. Я могу только в одном вас обвинить — в том, что вы подсунули несчастной Ладе не ту таблетку. Но там вы обломались совершенно, потому что от нее давление хоть и поднялось еще, но не настолько, чтобы привести к летальному исходу. Так что даже в попытке убить Ладу я вас обвинить не могу. Слишком глупо это выглядело. Не думаю, что ее гипертонический криз был вызван вашим идиотским «выходом на арену»! Разве что за намерение вас арестовать, но это, на мой взгляд, у меня все равно не получится! Правда, еще я могу обидеться на вас за то, что вы меня обзывали нехорошими словами, но я и с этим смирилась. Поскольку прекрасно понимаю, что человек в нервном состоянии еще и не на такие измышления способен…

— Вот ведь какая вы умничка, деточка, — усмехнулся он. — Ну так обвините меня в психологическом терроре!

— Так вы зря решили приписать себе чужие подвиги, — мягко улыбнулась я. — Письма эти…

Я задумчиво посмотрела на него. Он подался вперед, его губы шевелились, как будто он опять читал стихотворение.

— Андрей Никитич, ведь вы сами предложили мне прекратить играть в игры? Так давайте их и правда закончим. Потому что письма писали не вы. Просто в один прекрасный момент вы поняли, кто их пишет. А вы этого человека очень любите. До сих пор любите, хотя и пытались с этим справиться! Даже вот на Тане хотели жениться, чтобы от этой любви убежать и предмету своему насолить. Видите, куда вас занесло? Может быть, вы честно надеялись, что все это — пройдет. Таня вас исцелит. Но так уж получилось, что ничего с этой страстью вы поделать не можете. И ведь вся беда в том, что ваш, извините, «предмет» вас не любит совершенно! Потому что…

Я опять прервала свои размышления вслух. Он обмяк и теперь явно был близок к слезам. Вид плачущего мужчины действует нормальным женщинам на психику. В них сразу говорит материнский инстинкт, когда надо успокоить обиженного ребеночка!

— Вот этот человек, — сказала я, показывая на обложку «Космополитена», — этот вот человечек и должен был получать все эти письма. Только он заслужил их по-настоящему.

— Какая догадливая девочка, — услышала я за своей спиной женский голос. — Очень догадливая, надо же!

Ну вот. Какая банальная картина — я стою, смотрю в сузившиеся от злости прелестные глаза очаровательной блондиночки, по радио «Ляпис-Трубецкой» распевает песню про Саню, от чего на душе становится куда грустнее, чем от направленного на меня револьвера!

Смотрю я в это черненькое дуло, и мне их до безумия всех жаль! Ох уж эти мне «пленники безумной страсти»!

— Не надо, — тихо сказала я. — Не давите мне на психику, потому что она и так в печали!

— О, как я вами восхищаюсь, — зло рассмеялась она. — Героическая девица, способная шутить под дулом револьвера, да? Только ведь это потому, что вы не верите, что я спущу курок!