— Какой ты красавчик, детка! Вот ведь жалость, что тебя уже заняли! Впрочем, мне всегда не везло! Я пришла поздно. К концу застолья. Пирог уже был разрезан, и мне милостиво насыпали пригоршню крошек. На, сказали мне, Оленька! Пользуйся нашей добротой! И не забудь быть нам благодарной!

— Прекрати! — закричала Маша. — Если ты немедленно не прекратишь этот спектакль, я не отвечаю за последствия!

— Ты на меня кричишь? — округлила глаза Оля. — Да какое ты имеешь право на меня кричать? Кто- то из вас убил моего отца! Моего папочку, черт бы вас подрал тут всех! И вы еще на меня орете?

— Па-поч-ку? — переспросила Маша. — Ты же ненавидела его!

— Вот и нет, — сообщила Оля, издевательски улыбаясь. — Я его обожала. Никто из этих вот дураков не умеет трахаться, как он. Если бы он был умным…

Я вцепилась в рукав Пенсовой куртки, боясь вздохнуть. То, что происходило на моих глазах, было театрально и чудовищно, но так близко к разгадке и так неожиданно, что я боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не спугнуть их.

Мой миг еще не настал. Пока этот миг принадлежал Оле.

Оля вела свой полубезумный монолог, а я понимала, как она их всех собрала.

Без лишних объяснений. Ее губы были довольно неумело подкрашены той самой помадой. Ее глаза искрились, блестели, как у человека возбужденного. То, что она была немного под «кайфом», я тоже понимала.

— Мой папочка был первый класс! — говорила Оля. — Правда, нечист на руку, но он любил мне говорить, что иначе разбогатеть невозможно. Все великие так делали. А мой папочка тоже хотел стать великим. Его идеалом был Онассис. Знаете почему? Потому что Онассис был такой маленький, страшный, с отвратительной фигурой — фу! А какие у него были женщины? Вот у тебя, Костенька, с твоей нечеловеческой красотой таких не будет! И Димочке таких не видать! Да и вон тому красавчику, — указала она пальчиком на Пенса, — кроме его рыжеволосой малышки, ничего не обломится! А мой папочка очень хотел стать таким, как Онассис. И он бы стал. Если бы не влюбился в эту вашу бледную поганку! Кретин он стал, папочка!..

Сначала, думала я, она просто сказала им, что знает, кто убийца. Причем — самое смешное — я понимала, что она это действительно знает!

Они испугались. Каждый из них тоже знал или думал, что знал. Но, в отличие от Оли, они-то друг друга любили! Как любили Мишу Малинина. Как любили Машу. Как любили Соню.

Так же сильно, как ненавидели Олю и ее отца.

Они врали мне, когда утверждали, что Олю любили. Нет. Или они просто забыли про ту Олю, которая когда-то была нежна, как эдельвейс.

Словно угадав мои мысли, Оля едва заметно усмехнулась и тихонечко запела:

Она стала вдруг такой трогательной и беззащитной, что я невольно вздрогнула от жалости к ней. «Будь ты в уме и требующей мщенья, ты б не могла так тронуть…»

Оля заворожила всех. На нее смотрели, не смея опустить глаз, все присутствующие в комнате. Она стояла, стиснув на груди руки, по щекам струились слезы, а в глазах было такое отчаяние и такая боль, что хотелось попытаться успокоить эту мятущуюся, несчастную душу.

— Оля, — тихо позвала я и дотронулась до ее руки.

Она очнулась. Ее слезы моментально сменились резким смехом.

— Ах, простите! Я немного забылась. Знаете, а ведь это было самое счастливое время в моей жизни! Только вы все были такие высокомерные зануды, мамочки! Так вот, я вас всех собрала, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие.

Она встала, сложив на груди руки, и, обведя всех многозначительным взором, закончила:

— Я знаю, кто из вас убийца. Так сказать, кто убил моего папочку.

В комнате повисла напряженная тишина. В этой тишине было так отвратительно, как будто она была напичкана ртутным раствором. Просто дышать нечем!

Я смотрела в их лица, пытаясь понять, как же они не могут понять того, о чем я уже догадалась?

Почему они так старательно прячут друг от друга глаза, в то время как та маленькая истина, которую несет в себе каждый из присутствующих, не имеет никакого отношения к истине?

— Начнем издалека, — сказала она, скрестив руки на груди. О, как она играла! Мир терял великую актрису, и миру было на это наплевать! — Странно, милые наши детективы, — обратилась она к нам, — что вы сами не доперли до этого! Впрочем, в таких особах всегда было куда больше желания казаться, чем быть!

— А для тебя? — поинтересовалась я.

— Для меня? — она запрокинула голову и расхохоталась, обнажая свои великолепные зубы. — Я была. Я есть. Я буду. Это моя формула.

— Поэтому ты так долго терпела унижения? — спросила я.

— Их не было. Все это вранье.

Она съежилась сразу. Стоило только напомнить ей о недавнем прошлом.

— Но пока я помолчу. Мне интересно послушать твою версию.

— Я не буду говорить без представителя власти, — капризно проговорила Оленька. — Где этот Лешка?

— Ванцов? — переспросила я.

— Конечно, — кивнула она.

— Я забыла сказать, он не придет. Мы договорились встретиться с ним в Чистом переулке, — сказала я, пытаясь не пропустить ничего. Лица изменились.

В Олиных глазах мелькнула тень страха.

— В Чистом… переулке? А зачем вы там встречаетесь?

— Ну хорошо. Я объясню. Но сначала я хочу услышать от тебя твою версию.

— Пожалуйста, — с готовностью согласилась она. — И что тебя конкретно интересует больше всего?

Я посмотрела на нее и тихо спросила:

— Как и за что был убит Миша Малинин?

По комнате пролетел вздох. На меня с благоговейным ужасом смотрело несколько пар глаз.

— Ну? — холодно спросила я. — Ты сама хотела изложить мне эту историю.

— Во всем был виноват отец, — сказала она.

— Отец? — переспросила я. — Ладно. Предположим. И каковы были причины этого?

— Деньги и наркотики. Римма. Мишка узнал, что папа поставляет Римме наркотики. От него надо было избавиться.