Алешкина глупость сломала жизнь им всем, начиная с него самого и кончая Катей. Потому что теперь все обрушилось на ее плечи, рискуя раздавить ее, но Катя не из тех, кто позволит себя раздавить.

— Нет уж, — пробормотала она, рассматривая мчащиеся мимо нее машины. — Я вам не Лешенька. Меня вы голыми руками не возьмете…

Серые тучи уступили место солнышку, Катя отдохнула, и надо было продолжать путь с пакетом, наполненным всяческой снедью, — мама будет рада. На маминых губах, быть может, появится слабое подобие улыбки — спустя восемь лет она иногда пытается улыбнуться, но Катя сейчас не будет думать о том, что случилось восемь лет назад…

Лучше уж я подумаю о том, что сегодня я принадлежу наконец-то себе, рассудила Катя. Сегодня же выходной, и я вроде как на свободе… В руках у меня — беззаботное существование, хотя я никогда в жизни не пила этот их «Хольстен». А интересно, я когда-нибудь смогу его попробовать?

Пока это было совершенно нереально…

Тех денег, какие Катя зарабатывала, хватало только на недельный запас продуктов. И все-таки — когда-нибудь это кончится. В это Катя верила. Плохое должно когда-нибудь кончиться.

Она поднялась, взяла свой пакет и застыла.

Пакет снова опустился на скамейку — даже в момент потрясения Катя помнила, что именно на ней лежит ответственность за мать, за дом, за все на свете…

«БМВ» самодовольно катила по дороге. А за рулем…

— Черт, — вырвалось у Кати.

Это лицо она запомнила на всю жизнь. Да, он изменился. Теперь он стал толстым, и у него появились залысины.

Но ошибиться она не могла. Она восемь лет ненавидела этого человека — восемь лет видела перед глазами, засыпая, самодовольную ухмылку, слышала слова «все путем», когда…

«Об этом лучше не вспоминать», — строго сказала она себе по привычке, но сейчас мимо нее катило живое напоминание, и более того — оно нагло усмехнулось ей и подмигнуло. Катя глубоко вздохнула, провожая взглядом машину, запоминая номер по какому-то наитию, потому что это было слишком несправедливо, чтобы Катя могла и на этот раз справиться с собой.

Она так и стояла некоторое время, глядя вслед машине, а потом пришла в себя, подхватила со скамейки свой огромный пакет и, резко развернувшись, пошла домой, где ее ждала мать, так и не оправившаяся после потрясения восьмилетней давности.

Сделав несколько шагов, она вдруг снова остановилась и посмотрела туда, где только что исчезло мрачное воспоминание.

— Но я же не могу так этого оставить, — пробормотала она.

«А что ты можешь изменить? — издевательски прошептал ее внутренний голос. — Если ничего нельзя было сделать тогда, что ты можешь исправить сейчас, глупая девочка?»

— Еще не знаю, но я должна что-то придумать. Или хотя бы попытаться…

Очень мешал тяжелый пакет в руках, и Катя все-таки дошла до дома, сунула пакет матери и бросила ей, что она уходит по делу и постарается не задерживаться.

После этого она вышла из дома и зашагала по направлению к прокуратуре.

Единственный человек, который, как она думала, сейчас мог ей помочь, работал там следователем.

День уже не казался мне таким омерзительным. Про купальник я почти забыла — если я буду помнить про все мои невзгоды, можно и глупостей натворить, не так ли?

Я предпочитаю уделять неприятностям ровно столько внимания, сколько они заслуживают.

Поэтому к трем часам дня я уже вернула себе более-менее радостное расположение духа, посмотрела глупейший полицейский фильм по телевизору и счастливо замурлыкала, осознав, что еще не все радости окончились, — я все еще принадлежу самой себе, у меня есть время, кофе и музыка, а вечером я собиралась прокатиться с Витькой и Пенсом.

И вот тут он затрезвонил, как псих.

— У меня зазвонил телефон, — процитировала я известный детский стишок и фыркнула, беря трубку.

«Кто говорит? — Слон».

— Алло, — проворковала я в трубку, не очень-то обременяя себя размышлениями, кто на сей раз выступит в роли «слона», который просто умирает без моего общества. Наверняка это Андрей Петрович, мой любимый босс…

Кофе преспокойно дожидался меня на столе, тихо играл только что приобретенный «Энигматик» — такая жизнь слишком шикарна для Александры Сергеевны Данич. Вы же сами понимаете — начальство не дремлет. Оно постоянно стремится вашу распрекрасную жизнь испортить.

— Привет, ангелочек… Как жизнь?

А вот и обломалось, Александра Сергеевна! Это и не Лариков вовсе!

— Нормально, — сказала я. — Погода отвратительная, но кофе пока есть, сигареты тоже — значит, все не так уж плохо… А у тебя?

— Плохо, — признался мой друг Леша Ванцов.

— Замучило начальство? — спросила я, искренне соболезнуя ему.

— Это тоже… Но с начальством, как с неизбежным злом, я уже смирился.

— Мне такого смирения не хватает, — вздохнула я. — Мне иногда мое начальство пристрелить охота… Так, знаешь ли, появиться на пороге, достать из кармана пистолет и пальнуть прямо в его самодовольную физиономию…

— Еще день назад ты нежно его любила, — напомнил он мне.

— День уже прошел, — мрачно объяснила я. — А от любви до ненависти один шаг… Ну, так по какому поводу ты мне звонишь?

Он помолчал, потом начал осторожно, издалека — я уже понимала, что Ванцов позвонил мне неспроста.

— Это долгая история. И разговор не телефонный…

— Что там у тебя случилось? — поинтересовалась я, потягивая кофе.

— Ну, как тебе объяснить это… — замялся Ванцов.

— Приезжай, объяснишь, — милостиво позволила я. — Сашка, ты чудо! Как ты догадалась, что мне может понадобиться твоя помощь?

— Особенного усилия мозговых извилин не надо, — рассмеялась я. — Обычно ты появляешься в случае крайней необходимости.

— Я не хотел бы портить твой выходной, — лицемерно вздохнул он.

— Ты его уже испортил, милый, — сообщила я. — Так что теперь приезжай, чего уж там… А то я весь день буду думать, что же тебе от меня было нужно, а я не люблю этого, сам знаешь…

— Все, еду. Надеюсь, это не займет у тебя много времени…

— Я тоже на это надеюсь, — сказала я телефонным гудкам — Ванцов уже повесил трубку.

Ванцов был уже в пути.

— По крайней мере, я успею хотя бы допить кофе, — грустно сказала я. — В этой чертовой жизни есть два неоспоримых зла — начальники и приятели. Иногда, Александра Сергеевна, даже начинаешь думать, что они созданы нарочно, чтобы жизнь не казалась чересчур спокойной.

Я взглянула в окно, где небо, словно назло мне, начало голубеть, и, говоря пиитическим слогом, «душу мою объяла печаль».

И почему другие люди живут себе спокойно, счастливо, торчат на дачах или пляжах, вкушая все радости бытия, а я вечно в работе — даже когда вырвалась из цепких объятий своего босса на один денек всего.

У Ванцова, как нарочно, немедленно назревает во мне необходимость, и он оказывается перед моими очами!

— И хоть бы платили нормально, — проворчала я. — А то работы по горло, а с деньгами напряженка…