– Около памятника, с обратной стороны пакет. Поднимете, когда я уйду.

– Спасибо. Информации о лабораториях нет?

Генрих покачал головой.

– Нет. Вам придется самому. Я знаю только, что это недалеко от Буэнос-Айреса. Недалеко. И знаете…

На какой-то момент Ракушкину показалось, что старик хочет что-то сказать, но тот сдержался.

– Нет. Ничего. Вы ведь, наверное, материалист? – непонятно зачем спросил Мюллер.

– В общем и целом.

Мюллер некоторое время молчал, а потом взял Антона за руку. Ракушкин почувствовал, как волоски на шее встали дыбом. Будто сама История прикоснулась к нему…

– Я помогу вам, – прошептал старик. – Как смогу. Я не уверен, что смогу. Но поскольку вы явились из страны победившего атеизма, то у вас выйдет еще меньше моего. Скорее всего вы даже не будете знать, получилось у меня или нет. В любом случае… это наша последняя встреча. Я стар. И я устал. Если хотите меня о чем-то попросить, у нас есть еще немного времени.

– Да. – Антон чувствовал, как немеет рука. Он смотрел в эти голубые, по-старчески водянистые глаза и ничего больше не мог произнести.

– Мало времени.

– Хорошо. – Ракушкин с трудом стряхнул с себя оцепенение и вытащил из кармана бумажку с адресом. – Вот тут сидит Бруно. Мне наплевать, что с ним будет. Но постарайтесь донести эту информацию до вашего… руководства. Если он им нужен. Будет очень хорошо, если за ним придут люди в серых плащах. Ведь их обиталище – лаборатория?

Мюллер замер, а потом медленно кивнул.

– Я так понимаю, вы любите рискнуть?

– Не люблю. Но надо. Я уже достаточно глубоко увяз в этом деле. Мое руководство… мягко говоря, недовольно. Еще чуть-чуть, и меня вышлют обратно. Но пока я… я еще пользуюсь доверием. Так что если я не дам результат в самое ближайшее время…

– Понимаю. – Генрих поднес руку к голове, словно салютуя. – Мне пора.

– Удачи…

Вместо ответа старик вздохнул.

Генрих пошел прочь от памятника, где стоял молодой и борзый русский. Ему, старику, уже не тягаться с такими… Хотя кое-что он все-таки еще может. Недаром у него две могилы. И обе свои.

Генрих ушел с площади и довольно долго кружил по улочкам, пока не вышел на бульвар Кордоба. Тут, на одной из самых крупных магистралей города, даже сейчас было многолюдно. Но атмосфера нервозности, подступающей истерии никуда не исчезла. Люди двигались или стремительно, словно бежали от кого-то, или ползли, как полумертвые, придавленные к земле огромным неподъемным грузом. Некоторые стояли, прислонившись к стене, будто пьяные, рассматривая прохожих мутными, злыми глазами.

– Это даже не сорок четвертый, – прошептал Генрих. – Это хуже…

И он сморщился, словно от зубной боли.

Через два квартала Генрих свернул на Монтевидео. Потом в подворотню, где и была припаркована машина. Внезапно из-под ног что-то шарахнулось, взвизгнуло и кинулось в подвал. Мелькнула на свету цветастая юбка.

Генрих замер. Позади него от стены неслышно отлепилась тень и заступила дорогу. Впереди поднялся с колен человек. По виду индеец, из тех, кто сохранил в себе гены поклонявшихся Кецалькоатлю. Высокий скошенный лоб, горбатый острый нос, губы полные, чуть вывернутые.

Страшное лицо.

Картину усугубляла неровно наложенная на губы помада. Индеец провел ладонью по лицу, и Генрих понял, что это не помада.

Кровь!

Мюллер прищурился и разглядел, что под ногами у краснокожего валяется какой-то мешок, огромная тряпичная кукла. Или… Нет. Человек. На свету лежала бледная рука, кажется женская. Другой руки… не было. Только темная лужа под рукавом… С лицом жертвы, а Генрих уже не сомневался, что женщина, лежащая на асфальте, именно жертва, тоже что-то было не так. В полумраке переулка Мюллеру показалось, что он видит… кости черепа?

Индеец неслышно сделал шаг вперед. Попавшие на свет руки были по локоть в крови.

Неслышная черная тень сзади медленными шагами направилась к Генриху. У того моментально взмокли ладони, участилось дыхание…

– Не шути, амиго, – прохрипел Генрих.

Индеец не ответил. Замер. И только глаза с дикими расширившимися зрачками смотрели буквально в душу Генриха.

В душу…

Черная тень подходила все ближе и ближе… Шаг, другой! Совсем рядом!!!

Старик в смешном плаще крутанулся на месте, присел, и револьвер, неведомо как оказавшийся в его руке, оглушительно грохнул.

Ба-бах!!!

И еще раз!

После первого выстрела фигура словно бы сломалась, сложилась пополам, как будто это был не человек, а кукла из ветоши и медной проволоки. Вторым выстрелом его отбросило назад, в темноту…

А там, за спиной Генриха, рос, приближаясь, страшный индейский бог с окровавленной пастью!!!

И, чувствуя всем телом это холодное, обжигающее как лед приближение, Генрих развернулся, понимая, что опаздывает. Что старые колени уже не могут повторить заученного движения… Но все же!

Ствол револьвера ткнулся в пустоту…

В переулке никого не было. Только изломанная пулями кукла ростом с человека да труп женщины со страшно обглоданным лицом…

– Нет, – прошептал Генрих. – Не сорок четвертый.

В груди медленно разгорался пожар.

Мюллер сел на асфальт, тяжело дыша и расстегивая непослушными пальцами ворот рубашки.

«Только бы не подохнуть… Только бы не подохнуть…»

– Вы удивительно мрачно настроены, Генрих. – Фон Лоос закинул ногу на ногу. – К тому же выглядите весьма неважно. Что случилось?

– Вся моя жизнь, – ответил Мюллер.

Он сидел в кресле, пододвинув его к окну, и глядел в сад. Деревья, желтая песчаная дорожка, искусственный прудик с небольшим фонтанчиком. Фон Лооса тревожило то, что Генрих не вылезал из своей комнаты со вчерашнего вечера. Всегда общительный, обычно он приходил к барону выпить вечерком чая или чего покрепче. Однако…

– Я вас не понимаю…

– Вы поинтересовались у меня, что случилось, – ответил Генрих, не отрываясь от пейзажа за окном. – Я ответил: вся моя жизнь. – Наконец он встал, тяжело опираясь на подлокотники. – Вся моя жизнь случилась со мной. – Генрих обернулся к фон Лоосу. – Не обращайте внимания. Я просто внезапно ощутил свой возраст. Весь свой возраст! Это, оказывается, очень тяжелый груз. Как-то раньше я не замечал.

– Генрих…

Мюллер поднял руку.

– Только не надо советовать мне, чтобы я обратился к нашему Доктору. Ощущать возраст – это