– Не полезет.
Не опуская винтовки, баба Галя принялась выгонять дорогих гостей.
Спровадив всех, уселась на стул, подкрутила радио так, что из него затрещал бодрый Утесов.
– Ма.
– Чего, доча?
– Как звать-то ее будем?
Тоня кивнула на младенческое личико. Баба Галя прищурилась.
– Глазки у нее серенькие… вылитая прабабка. Машенькой назовем. – Она тяжело поднялась, подошла ближе, погладила крошечную дитячью головку с пушком светлых волос. Прошептала внучке: – Ты не переживай, деточка, не переживай. Наладится все. Ну и что, что мертвенькая, ну и что, что лешачка. Все ж таки не чужая…
Маша подняла глаза. Оглядела обидчиков. За что, мол? Шла, не трогала.
– Иди, иди! – заорал Артемка и наклонился за вторым камнем. – В землю заройся, червяков корми, а к нам не приставай!
– Пошла вон, мертвячка! Чтоб у тебя нос отвалился! – Олеська расхохоталась собственной шутке и вслед за братом швырнула в девочку щебенкой.
Маша развернулась и пошлепала обратно к дому. Висок рассечен. Баба Галя говорила, чтобы она не смела гулять пораненная. Мало ли, кровь не течет, зато «инфекцию подхватить, как траву посадить».
Дома, поохав, Галина Дмитриевна усадила внучку на стул, достала нитки с иголкой и принялась зашивать порез.
– Сколько можно повторять, не ходи мимо Тимофеевых. Обогни по оврагу. Подумаешь, собаки лают. Они на цепи все, а этих сорванцов разве на цепь посадишь? Так и будут обижать тебя.
Она отрезала нитку и счесала прядку волос с темечка, прикрывая шов.
– Да, бабушка. – Маша слезла со стула. – Можно мне на чердак?
– Иди, детка.
Галина Дмитриевна оглянулась на Тоню, провожавшую дочь затравленным взглядом.
– А ты не сиди сиднем, обедать давно пора. Машеньке кушать надо, вон какая бледненькая.
Тоня поднялась, откинула крышку подпола, полезла за картошкой.
Бледненькая… Она всегда бледненькая. Шесть лет уже. Растет, ходит, говорит. И не дышит. Тоня накидала клубней в фартук, потащила наверх. Ее мать уже вовсю орудовала на кухне. Вывалив картошку на газету, Тоня взялась за чистку.
– Мам, она ко мне ночью приступает, – сказала она вполголоса. – Подойдет, стоит и смотрит. Не двигается, только бормочет чего-то иногда.
– Ну и что? – громыхая кастрюлями, отозвалась баба Галя. – Испугался чего ребенок в темноте, к мамке подошел, эка невидаль.
– Она не так смотрит… по-другому. А на чердаке зачем целыми днями пропадает? Заглянешь к ней, сидит спиной, копается перед собой чего-то, а подойдешь, в руках пусто.
– Играет дите. С кем ей еще играть, ежели во всей деревне ни одной подружки? Нормальная у нас девочка. Ты выдумывай меньше!
Тоня не выдумывала.
Большие напольные часы с маятником, дедушкин подарок, оттикали три часа утра, когда она почувствовала – опять. Не шевелясь, глянула сквозь ресницы. Так и есть. Пришла. Стоит. Взгляд блеклый, мутный, как у дохлой рыбы… хотя каким ему еще быть? Нет, ну чего ей надо? Чего?! Ох, надо было с самого начала тетку Анисью слушать.
В ладошке девочки что-то блеснуло. Тоня едва удержалась, чтобы не вскочить и не заорать. Линейка… Господи, пусть это будет металлическая линейка, которой бабушка листы разлиновывает. Пожалуйста. Только не…
Девочка подняла руку.
– Поиграй со мной, мама.
Тоня сжалась в комочек, скованная внутренней удушливой волной. Ни двинуться, ни вздохнуть. Да что ж это творится! Родная дочь…
Девочка потопталась еще немного, опустила ладонь. Положила блеснувший предмет на стол и ушла в свой угол, задернув ситцевую шторку. Обмирая и холодея, Тоня спустила ноги с кровати, подкралась к столу.
Линейка?
Тоня судорожно выдохнула, взяла нож за рукоять и убрала на верхнюю полку. Подумав, выгребла из ящика все остальные ножи и, стараясь не греметь, переложила туда же. Затем на цыпочках вернулась к постели и нырнула внутрь, натянув одеяло до самого носа. Заворочалась на соседнем диванчике Галина Дмитриевна, но шторка, отделявшая маленькую Машину кроватку, не шелохнулась. Тоня выдохнула. Все хорошо. Все хорошо. Пока.
Палец отсох. Это было понятно сразу. Что ж она, свою дочь не знает, что ли? Конечно, у нее и обычно-то пальчики живостью не отличались, но этот, похоже, умер окончательно. Тоня подвела девочку к свету, еще раз внимательно осмотрела ладонь. Так и есть. Мизинец почернел, кожа обтянула косточки и суставы. Того и гляди, отпадет.
«Кончается, – подумала Тоня. – Совсем она кончается».
Неожиданно всхлипнула. Как бы ни было – дочка ведь. Но да что поделать. Природа берет свое. Знать, Господь решил, что довольно они помучались, пора и отдохнуть. Им всем.
Баба Галя, увидев новую напасть, нахмурилась. Ничего не сказала, перекрестилась только на образа и принялась месить тесто, орудуя на этот раз как-то особо рьяно.
На следующий день, проснувшись, Тоня первым делом позвала Машу, посмотреть, не отвалился ли отсохший палец.
– Мам, гляди-ка! – воскликнула она пораженно.
Галина Дмитриевна водрузила на нос очки, склонилась над детской ладошкой.
Мизинец был совершенно такой же, как раньше. Словно и не висел вчера засохшей веткой.
– Вот и славно, – констатировала баба Галя. – Растет наша детка, организм это у нее перестраивается. Зря волновались только.
И направилась к печке, тихонько напевая под нос: «Под деревцем на лавочке в зеленом во саду сидят старушки-бабушки в двухтысячном году…»
Тоня осмотрела дочь еще раз.
На лбу вдруг выступила испарина. Неужели? Нет, не может быть… Она подтащила Машу к себе, до рези вгляделась в злосчастный палец.
Розовый.
Он был розовый. Нет, не как у нормальных детей. Но на фоне привычной серой кожи отчетливо виднелись полоски живой плоти. Тоня прижала ухо к дочкиной груди. По-прежнему не бьется. Утерла лоб рукавом, уставилась на девочку.
– Маша, ты что-нибудь делала вчера?
Та стояла молча, не понимая вопроса.
– Что-то особенное, чего раньше не делала никогда? – уточнила Тоня.
На миг, показалось, Машин взгляд прояснился.
– Вчера я оживила птичку. Ты говорила, птички хорошие.
Тоня замерла.
– Оживила мертвую птицу? Ворону, синичку?.. нет, неважно. Как тебе удалось?
Девочка медленно пожала плечами.
– Прикоснулась. Захотела.
– А сегодня? Ты что-нибудь делала сегодня утром, до того как я проснулась? Тоже особенное. Чего никогда не совершала.
Маша снова замолчала, потом кивнула.
– Я убила мышь. Ты говорила, мыши плохие.
Тоня выпустила дочкину руку.
