– В бухгалтерии меня называют «посмертный преподавательский состав», – пошутил некромант. – Похоже на поезд в Аид, полный преподавателей. Только пока в этом поезде я один. Хотя, знаете, из Курска и Нижнего приглашение пришло. Хотят нашу школу некромантии у себя развивать. Просят молодых специалистов. Только из кого выбрать? Отправлю им какого-нибудь Андреева, а он скальпель держит, как дохлую мышь.
– Я работала в Нижнем после университета, – попыталась поддержать разговор Надежда, от едва заметного движения ее руки зажегся красный глаз электрического чайника. – Хороший вуз. И анатомы талантливые работают. А Семен Вадимович некромантией просто одержим. Говорят, и ученый он тщательный, въедливый.
– Это точно, – подхватил Сергей Федорович, не зная, как перейти к своей просьбе. – Семен – человек дотошный. Пороха ему не выдумать, но открытое другими доверить можно смело: доведет до ума, протестирует и апробирует как нужно. По уму, надо бы самому ехать, показать, почитать у них мои курсы. Но не бросать же академию. Да и кто знает, как отнесутся там, в Нижнем, к «посмертному преподаванию».
Чайник щелкнул, выключаясь. Надежда жестом предложила Сергею Федоровичу присесть и выпить чашечку. Но профессор с усмешкой отказался, мол, нечего тратить кипяток. Надя снова смутилась, но на то, чтобы покраснеть, не хватило сил. Она опустилась на стул и сжала в пальцах чашку, так и не сделав глотка. Взгляд потерял выражение, тени под глазами стали глубже и темнее.
– Устала, а, Надежда Юрьевна? Трудная неделя? – спросил некромант, поднимаясь. – Я тогда не буду мешать. Собирайтесь домой. Седьмой час уже, а вы небось с восьми?
– Что вы, что вы, – с трудом выныривая из собственных мыслей, заверила Надежда. – Я не собираюсь еще. У меня тетрадей две стопы. А так да, с восьми. Четыре пары сегодня, и должники одолевают, вот и выключаюсь немного. Так что вы уж извините меня, Сергей Федорович.
Надя виновато улыбнулась, и стало видно, что ей не больше тридцати пяти, и она если не красавица, то вполне симпатичная молодая женщина. На гуманитарной кафедре она работала недавно, года два. Пришла сразу старшим преподавателем, как кандидат исторических наук. И работала старательно. Сергей Федорович был человеком наблюдательным, и ему не нужно было чужих характеристик, чтобы составить мнение о человеке. Приходила Надежда вовремя, уходила поздно. Часто, запирая кабинет, часа через три после того, как ассистенты и преподаватели из молодняка похватали пальто и портфели и разбежались по домам, он видел в приоткрытую дверь гуманитариев сидящую за столом Надежду, склонившуюся над конспектом или тетрадями. Иногда, проходя мимо, он заглядывал, чтобы попрощаться, и заговаривал с ней. Не сказать, чтобы при его жизни они были друзьями, но некоторое взаимопонимание, которое наблюдалось между ними, вполне позволяло обратиться с просьбой.
– Это вы извините меня, Надежда Юрьевна, – попытался усмехнуться профессор, но лицевые мышцы поддавались плохо. Все-таки стоило в обеденный перерыв положить на лицо платок, пропитанный эликсиром. Но на кафедре было слишком много народа, да и студенты спрашивали каждые пять минут, а лежать с компрессом на лице нужно минут двадцать минимум, иначе не стоит и лекарства переводить. Вот он и решил не переводить. За что расплачивался теперь землисто-зеленым цветом лица и сниженной подвижностью мимических мышц. Улыбка не получилась. Вместо еще одной попытки изобразить на лице эмоции Сергей Федорович выложил из кармана шприц и флакон.
– Видите ли, Надежда Юрьевна, сороковой день сегодня у меня, друзья, коллеги собрались, а я – сами видите, не совсем в форме. Если вот этот растворчик в яремную вену закачать в положении лежа и нагнетать минут десять в обратном, к голове, то хоть какой-то румянец. А то прозелень одна. Неудобно перед гостями. Сосуды пока еще не так плохи, и подобный фокус вполне может сработать. А сам, как видите, не сумею.
Надя посмотрела на шприц, флакон и помпу.
– Так я же не медик, Сергей Федорович, – проговорила она, справившись с тщательно скрываемым отвращением.
– Так медик мне уже почитай как сорок дней без надобности. Кровь я давно слил, чтоб не портилась. Заменил физраствором. Но и он застаивается. Просто прогоним немного и подкрасим. Я все покажу. И буду очень благодарен. Но если устали или по какой-то другой причине не можете помочь – пойму. Что я, не человек, что ли.
Он прекрасно знал, что, несмотря на откровенное отвращение и страх, Надежда не откажет, просто потому, что посчитает стыдным и недостойным отказать нуждающемуся в помощи. Сергей Федорович не считал свои слова моральным шантажом, скорее – одним из способов получить необходимое.
Надежда с усилием поднялась со стула, отставила остывшую чашку и молча смотрела, как профессор принес из коридора кушетку, снял пиджак и лег, повернув голову так, чтобы яремная вена была доступнее. В ней уже стоял закрепленный пластырем катетер, через который Сергей Федорович еще три недели назад слил кровь и теперь изредка закачивал физраствор, смешанный с одним из эликсиров собственного изобретения. Правда, до этого он вспоминал о смене раствора вовремя и находил помощников среди коллег-анатомов. А вот Надежде пришлось напомнить, чтобы надела перчатки. Оказалось, что перчаток у гуманитариев на кафедре не водится в принципе, поэтому Сергей Федорович отдал ей свои.
Надя справилась хорошо. Руки почти не дрожали, когда она сняла со шприца иглу и вставила шприц в катетер. Ввела жидкость, подключила помпу.
– Вам это странно? – не удержался от вопроса профессор. – То, что я мертвец?
– Признаться, мне странно, что я вовсе не волнуюсь сейчас, – ответила Надежда, разглядывая собственные руки в перчатках. – Может, это от усталости. Я, когда устаю, совсем перестаю удивляться. Если бы не четыре пары сегодня, да и вообще – загруженная неделя, я бы, наверное, страшно перепугалась. Может, испугаюсь еще. Завтра. Когда дойдет. А вам разве сейчас можно говорить?
– Можно, – заверил некромант, – я очень вам благодарен. Надюш, бросайте вы ваши тетради. Ведь даже спасибо никто не скажет. У вас ведь, наверное, и зарплата смешная? Врачебной надбавки-то нет.
Надежда кивнула и попробовала улыбнуться, но усталые глаза выдали ее с головой.
– А давайте сейчас надевайте пальто и поедем ко мне. Меня помянем, с умными людьми пообщаемся, развеетесь. Ирина Аркадьевна будет рада. Хоть кто-то оценит ее кулинарию. Давайте-давайте, едем. А то просидите здесь до ночи…
Сергей Федорович сам отсоединил помпу, чувствуя, что раствор уже заполнил сосуды на щеках. Но попросил Надю все же помочь с катетером.
– Больше не стоит, – пояснил он, отвечая на взгляд Надежды, – а то буду розовый, как из бани. Давайте одевайтесь, Надя. Я тоже пальто наброшу, уберу это все и зайду за вами. Хорошо?
Надя неохотно кивнула.
– Еще тетрадку гляну, пока вы собираетесь.
Сергей Федорович промыл и убрал инструменты, выключил лампы и проверил, все ли двери заперты. Видимо, о своих сосудах он был все-таки слишком хорошего мнения, да и полежать после помпы стоило подольше. Видимо, один из сосудов лопнул, потому что из носа потекла тонкая струйка. Сергей Федорович прижал к лицу платок и поспешил в уборную. Дверь гуманитариев была по-прежнему открыта. Надежда сидела за столом, уже одетая, в серой пушистой шапке, положив сумочку на колени. Перед ней лежала открытая тетрадь. Взгляд Нади был, казалось, устремлен на страницу, но по его равнодушно- отсутствующему выражению легко было понять, что пользы от этого сейчас никакой. Надя уронила руки на стол и уставилась в стену. Бледное лицо с темными впадинами глазниц казалось неживым.
Сергей Федорович торопливо прошел мимо. Может, поэтому почти ничего и не изменилось, когда он стал преподавателем-мертвецом. Потому что все они, педагоги, становятся зомби задолго до смерти. От усталости, напряжения, необходимости пытаться быть объективными и всезнающими.
Профессор прижал платок к лицу, стараясь не допустить, чтобы физраствор капнул на рубашку. Когда подтекание прекратилось, вытер нос и подбородок, тщательно, как препарат, исследовал отражение в зеркале. Результат процедур был неплох.
Сергей Федорович вышел из уборной и направился обратно: одеться и зайти за Надеждой. Нельзя допустить, чтобы девочка так изводила себя. Она должна жить полной жизнью, а не сидеть до глубокого вечера над тетрадками и конспектами.
