потеплел. Лицо порозовело, он шевелил пальцами, работали мышцы лица, и он даже смог сказать кое-что Бьорну, не стану повторять эти ругательства. Бьорн зол на него, как черт, ответил, что не собирается избивать труп, что это статья. В общем, Альваро так быстро восстанавливался, что смог самостоятельно войти в дом, я поддерживал его под руку, но совсем чуть-чуть, потом он отчетливо произнес: «Спасибо, отец». Я не стал спорить, полагая, что после трехдневного пребывания в провале у него случилось помрачение рассудка.

Дома нас ждал сюрприз не из простых. Когда мы вошли, вместе с Альваро, который шатался, как пьяный, оказалось, что дом полон людей. Они молча сидели на диване, в креслах, на полу – везде неподвижные, застывшие фигуры, мужчины и женщины. В нашей маленькой гостиной яблоку было негде упасть. При моем появлении они все загомонили, но вперед выступила фру Фосс, твоя обидчица, и они, как по команде, замолчали, прислушиваясь к ее словам. Она сказала буквально следующее:

– Добро пожаловать, дорогой доктор! Мы сердечно рады видеть вас у себя дома, в добром здравии и в окружении ваших пациентов, ваших верных друзей. Мы все благоговейно взираем на вас в предвкушении долгих приятных вечеров в вашем обществе.

Я онемел, ошарашенный такими перспективами, Бьорн тоже, один Альваро, который валился с ног, подал голос.

– Заткнись, старая грымза, – прохрипел он, и я едва успел его подхватить, иначе он упал бы прямо на фру Фосс, запутавшись ногами в ковре.

Я действительно узнал во всех этих людях своих пациентов. Оказалось, фру Фосс взломала дверь кабинета, непонятно, как добралась до списка реанимированных и по телефону вызвала их к нам от моего имени. Они приехали один за другим, парковались на бесплатной стоянке перед аллеей Грига, оттуда пешком шли к дому. Когда рассеялось потрясение, я в кабинете поговорил с каждым наедине, выслушал жалобы. В первую очередь осмотрел Альваро. Кожные покровы бледные, речь замедленная, но уже внятная. Дыра от пули почти затянулась, он сказал, что крови вытекло совсем чуть-чуть. Я спросил, есть ли жалобы на здоровье, он ответил, что боли не чувствует, и попросил у меня разрешения… убить Бьорна. Так и сказал: «Отец, можно я убью этого урода?» Я сказал, что нельзя. «Почему?» – спросил он. Тут мне по- настоящему стало страшно, но я постарался найти вескую причину, объяснил, что Бьорн бывший полицейский и у него есть связи, которые могли бы нам пригодиться. Альваро сказал, что связи дело святое, и он, пожалуй, потерпит.

Забыл сказать, что всего в доме оказалось тринадцать посторонних человек, мы с Бьорном и фру Фосс, всего шестнадцать. Двоих «нормальных» я отпустил сразу. Они торопились, да и чувствовали себя неуютно в столь странной компании. Одна фрекен Фосс с ее наведением чистоты могла за десять минут свести с ума кого угодно. Чтобы ее унять, пришлось вколоть успокоительное. Бьорн не мог выносить «их» мысли, сказал, что чувствует себя запертым в сумасшедшем доме. Он уехал, пообещав вернуться рано утром.

Тут выяснилось, что остальные не собираются покидать наш дом. Была глубокая ночь, а я смертельно устал, поэтому решил оставить разбирательства на завтра. Это была очередная непростительная моя ошибка. Я отвлекся буквально на минуту, в это время фру Фосс коварно подсыпала мне в какао снотворное, а когда я заснул, они добрались до моего кейса и вкололи себе по порции «живина». И фру Фосс в том числе.

Хочу пояснить, Камилла, что действие «живина» основано на создании состояния, подобного анабиозу, когда резко снижается обмен веществ – это позволяет как можно более полно сохранить функции мозга. По достижении этой фазы, начинается собственно регенерация всего организма. Я совершил ошибку, когда реанимировал уже умерших, а сейчас эти люди дважды усугубили свое состояние. Мой препарат, призванный помочь, стал разрушителем – личности, психики… Честно сказать, сейчас мне совершенно непонятен механизм действия моего «живина», это в науке встречается, и довольно часто, но я самоуверенно полагал, что смогу обойти ловушки, расставленные природой. А может, следует говорить о вмешательстве свыше, и я напрасно избегаю слова «Бог»? Наивный, трижды безответственный болван! Я был настолько поглощен физиологией, что забыл о существовании души. О том, что тело – это сосуд, оболочка для таинственной, почти воздушной субстанции. Я нарушил их связь, их тонкое соединение и «в награду» получил монстров.

…Бьорн кое-как меня разбудил. Голова трещала. Из гостиной доносился шум, возбужденные выкрики и нервный смех, местами переходящий в вой. Бьорн сказал, что «дурики», это его слово, совсем спятили. Я поспешил туда. Хорошо, что Бьорн, с его трезвым взглядом и хладнокровием, был рядом. Так вот, вколов себе ночью «живин», они решили проверить, смертны ли, и занимались тем, что тыкали в себя ножами. Один умер, его скрюченный труп лежал у дивана, это был сорокалетний мужчина в зеленом спортивном костюме, инструктор по легкой атлетике. Двое мужчин и одна женщина растянулись на ковре, их конечности слабо подрагивали, на мои вопросы они не отвечали, но позже, когда я стал разговаривать с Альваро, который жарил мясо, они вдруг поднялись и уселись на диван. Еще один ходил по коридору и беседовал с кем-то невидимым, остальные баловались ножами. Фру Фосс сидела на полу и жадно ела из большого пакета чипсы. Взгляд был совершенно бессмысленным, как и у ее исхудавшей и равнодушной ко всему, кроме швабры и тряпки, дочери – та по-прежнему наводила чистоту.

А посреди всего этого безобразия с невозмутимым видом восседала на стуле другая моя пациентка, видимо, приехавшая только что, достопочтенная фру Ларсен, знаешь, такая старушка, похожая на английскую королеву Елизавету, и почти точно так же одетая, в сиреневом костюме, в шляпке и с сумочкой. Крайне приветливая и доброжелательная. Она сегодня мне очень помогла.

Я сразу предложил ей покинуть мой дом, потому что здесь небезопасно, но она категорически отказалась и спросила, что нужно делать. Позже она рассказала мне о своей клинической смерти, коротком отрезке между жизнью и смертью. Очутившись в плотном, серовато-белом тумане, она услышала разные голоса, они перекликались, о чем-то спорили. Не понимая, что с ней, она пыталась с ними заговорить, но ее игнорировали, и поэтому голоса вызывали у нее недовольство. Но потом заговорил другой Голос, спокойный и ровный, скорее, с мужской энергетикой, чем с женской. Другие голоса смолкли, все слушали. И она поняла, что этот голос – что-то настоящее и самое главное для ее души, что ее душа принадлежит этому Голосу. «Я поняла, – сказала мне фру Ларсен, – что на время меня отпускают в земной мир. Но после того, как я его покину, я снова окажусь там, под защитой Бога. Мы и здесь под Его защитой, но не все это понимают. Поэтому мне не страшны ни эти потерянные люди, ни их брань, ни угрозы, и я ни за что не оставлю вас в беде, потому что благодаря вам, доктор Хансен, я уверовала в Бога». Меня очень тронули эти слова, я счастлив знать, что кому-то все-таки помог мой препарат.

…Мы обнаружили мой растерзанный кейс, потом поотбирали у всех ножи, я стал осматривать и обрабатывать раны. Из разрезов почти не текла кровь, «их» это приводило в неописуемый восторг.

Я попросил Ханну (фру Ларсен) присмотреть за моими «детьми», а сам помчался в клинику – собрать и уничтожить все свои записи и остатки «живина», заодно взять пару отгулов, чтобы не подводить коллег с дежурствами.

Да, Камилла, «они» все называют меня отцом, я с этим смирился, ведь это я изменил их, я выпустил в мир этих странных существ. Трое были безучастны к происходящему, не помнили, как жили, как умерли, разум их в полном тумане. В действиях еще двоих наблюдался какой-то целесообразный след, но только на уровне примитивных инстинктов. У этих пятерых стали быстро гнить раны, по дому распространился ужасающий запах, и это послужило новой причиной для озлобления других. Группа во главе с Альваро отличалась крайней агрессией, эти постоянно грызлись друг с другом и задирали тех, безобидных. Они нуждались в еде и сне, но при этом на их телах не осталось ни единого следа от ножевых порезов. Они мечтали выйти наружу, но я строго-настрого запретил, и они беспрекословно подчинились. Смотрели телевизор и громко хохотали, когда кто-нибудь из них время от времени восклицал, что убил бы этого, и того, и эту…

Нельзя терять надежды ни при каких обстоятельствах, сказала мне Ханна, даже если нам кажется, что нас не слышат или не понимают – слово обладает огромной силой. Люди ведь и правда не могли не измениться, побывав на том свете. Возможно, там они попали в лапы какого-нибудь потустороннего властелина, который ими командует, и она попробует убедить их сопротивляться ему…

Они послушно сели вокруг Ханны в кружок, как я велел, и она заняла их разговорами. Могли ли дойти ее слова до их потухшего разума, когда она спросила:

– Как вы считаете, почему мы иногда думаем плохое? – Они молчали, ей пришлось самой ответить на