Жарков пролетел через деревню, не глядя по сторонам и пытаясь только не упустить из виду розовое пятнышко чуберленовского зада. Он нагнал поганца уже за деревней, у коровника, когда неугомонный свин, видимо решив, что оторвался от погони, остановился как следует распробовать вновь отвоеванный трофей.

Умная скотина взвизгнула и тотчас умолкла, покорно разжав челюсти. Жарков бережно убрал значок в карман, а Чуберлена сунул под мышку, прижав покрепче, чтобы не вырвался. Рядом в траве как одержимый неистово стрекотал кузнечик. Шумел ветер в ветвях берез. Жарков слышал, как, покрикивая, доярки готовятся доить своих любимиц. Но вдруг сквозь этот знакомый, успокаивающий шум пробился резкий, чуть надтреснутый старческий голос, раздававшийся из полуоткрытой двери коровника.

Алексей тряхнул головой, силясь отогнать наваждение. Голос на какое-то время умолк, но едва Жарков шагнул внутрь – глаза пытались привыкнуть к полумраку, – как грянула новая песня, похожая на предыдущую только рефреном.

Старик отставил подойник, сполоснул вымя крупной пестрой корове. Корова переступила ногами, едва не зацепив подойник, и старик урезонил ее своим волшебным словом.

– Нукасукастой, Зорька, я тебе. – Старик повернулся и заметил чужака.

– Ой, мать едрена кочерыжка. – От удивления коровий певун крепче сжал подойник, капля молока вырвалась через край и поползла вниз. В отдалении обиженно замычал теленок. Часть молока, видимо, причиталась ему.

– Море под коровой, – поприветствовал старика Жарков привычной с детства фразой. Чуберлен под мышкой обиженно хрюкнул.

– Река молока, – отозвался дояр. – Ты, значится, новый зоотехник? Вместо Иваныча? Так, энтого, – старик замялся, видно, с досады, что так негодно начал знакомство с новым начальством, – значится, милости просим.

– Алексей Степаныч, – подсказал Жарков.

– Семен Василич, – отрекомендовался дояр.

– Что ж ты, Семен Василич, к каждой корове со своей песней идешь? – У старика был такой сконфуженный вид, что Алексей решился отбросить заготовленную важность.

– Как же, – ответил старый дояр, – кажная корова свою песню знает. И стоит, значится, спокойно. А то так и топает. В молоко намусорит, а бывает, и раскатит все.

– А что это ты их все по матушке, Семен Василич, без этого никак? – усмехнулся Жарков.

– Никак по-другому, товарищ зоотехник, – широко улыбнулся во весь редкозубый рот старый дояр. – В советской стране без волшебного слова и коровка не доится, и свинья не поросится. А если с коровами мне поможешь, так мы с тобой еще и трубочку успеем выкурить. Только уж больно друг у тебя шкодлив. – И, приблизив свое покрытое оспинами лицо к самому пятачку поросенка, спросил у того ласково: – Здорово ли живешь, Нота Чуберленская? Хорошо тебя бабка Дуня кормит?

Фыркнула в кулак одна из доярок. Вторая подошла и вынула из рук Жаркова скромно сложившего копытца Чуберлена и пристроила поросенка в ящик с сеном. Свиненок принялся жевать и ворошить подстилку и забыл недавнюю обиду.

– Он к нам уж прибегал, паскудник, – усмехнулась одна из доярок. – Как стащит что, так к нам чешет и в стойло к Победке норовит. А у нее нрав беспокойный, не в духе пришибет порося, а нам перед колхозом отвечать. Так что вы, товарищ зоотехник, его не больно из избы выпускайте.

– Да я нынче сам его пришиб было. – Жарков погрозил поросенку пальцем, но тот не обратил на недавнего преследователя никакого внимания.

Бабы засмеялись. Старик Василич крякнул, разгладил пальцами седые усы.

– Ну что, товарищ зоотехник, – подмигнул он. – От Чуберлена мы тебя спасли. Не поможешь ли с коровками?

Жарков принял испытание спокойно. Так в сказках богатырь выслушивал задания Бабы-яги. И у них в Ряполове к чужакам долго присматривались, испытывали и нрав, и умения. А то мало ли кого ветром из города принесет. Алексей принялся закатывать рукава.

– Этак он вас, Алексей Степаныч, вместо себя пристроит, а сам в зоотехники выбьется. А, Василич? – поддела старика смешливая соседка.

– А хоть бы и в зоотехники, – обиделся дояр, – нешто я колхоза не знаю. Не велика премудрость, Алексей Степаныч меня выучит. Неужто не разберусь.

– В четырех сиськах коровьих разберись, грамотей, – захохотали бабы. – Не нужен нам старый плешивый зоотехник, когда нам партия такого красавца молодого прислала.

Жарков неодобрительно покачал головой, продолжая улыбаться.

– А что, бабочки, кто из вас самая лучшая доярка? – подзадорил он. – Посоревнуемся? А потом ты мне, Семен Василич, коровник покажешь. Покажите, что за корма у вас, как молодняк поживает.

Бабы, посмеиваясь, повели Алексея показывать коров и молодняк. Едва отбившись от их шумной радостной стайки, Жарков вышел из дверей, по дороге подцепив под мышку Чуберлена, и поискал взглядом старика. Выспрашивать у баб про особинку Знаменского Алексей Степаныч не рискнул, а старый дояр показался мужиком сметливым и вдумчивым, да и поболтать не дурак.

Василич уже скинул рабочее, надел свое, деревенское, и теперь умывался, в три погибели согнувшись над ведром воды у колодца. Он фыркал и плескался как гусь, и мелкие капли воды блестели в коротких иголочках седины на круглой макушке старика.

– Семен Василич, – позвал его Жарков. – Мы же с тобой хотели по трубочке выкурить. А ты засобирался уже? А я-то думал, поговорим.

Дед потер лицо полотенцем, тщательно вытер руки и теперь, кряхтя, раскладывал полотенце на перекладине воротец.

– Уж через пару минут сухое будет. Бабочки пойдут – приберут. А мы с тобой потолкуем, как без того. Только сейчас побегу я, товарищ зоотехник. Работники из полей скоро придут. А тебе если охота до разговору – так у девчат день до вечера долог. Ты мужчина видный, не то что я, старый строчок.

– Так, может, по дороге поговорим. – Жарков подцепил из ведра горстью воду, потер лоб.

– Что, боишься, девки на части порвут, если Василич тебя плешью не прикроет? – Старик усмехнулся, застегнул ворот, словно на свидание собирался. – Да ладно. Пойдем. Ты работников-то уж видел?

Алексей кивнул. Отчего-то старый Василич сразу пришелся ему по душе. Может, оттого, что напомнил умершего еще до войны деда, а может потому, что на таких стариках, балагурах и трудягах, всегда деревня